И в Стамбуле, и в Константинополе… (лоскутные наблюдения)
1. Восток – Запад
Мои наблюдения, как и наблюдения знаменитого поэта, вынесенные им из тех же городских пределов, так же страдают от личных качеств наблюдателя. Предваряя чьё-то возмущение от сотворённой (по отношению к Поэту) дерзости, напомню, что именно с подобного признания Поэт и начал известное эссе.
А первый «лоскут», его название, возможно, напомнит о полемике в русской общественной мысли более полутора вековой давности.
Мировоззрения «славянофилов» и «западников» формировались или Православием, или отсутствием (малым присутствием) религиозного чувства в душах на Запад смотрящих. Но тогда, лет через двадцать, спор поутих, а вот в наше время его раскаты, приглушенные, правда, повсеместным равнодушием (как говорят, пофигизмом), нет-нет, да и вновь слышны.
Не удивительно.
Прозападная ориентация господ Герцена-Огарёва-Грановского и иже с ними, истомившихся в «николаевской казарме», была характерна и для нас –советской интеллигенции, так же утомлённой казарменной жизнью. При большевиках мы все с умилением смотрели на вожделенный Запад, и понятие «демократия» ещё четверть века назад мною, как и Поэтом, воспринималось с клеймом «высокое качество», как племенная высокопродуктивная корова с тавро на боку. Ныне, уже многие из нас «вчерашних» усматривают в таком понятии великое лукавство, и хотя признают демократические институты за реальность, но утверждают, что на территориях с кодовым названием «Западная демократия» правит всё же не ГЛАС НАРОДА, – правит бал… сатана? – правит бал капитал. И если восточного тирана, говорят они, в случае чего ещё можно попытаться умилостивить, и такая надежда, подкреплённая историей, всегда живёт, то господин капитал подобный люфт сюжетам не оставляет.
В те годы, когда раздетый до пояса Поэт в гостинице «Ликабетт» в Афинах, обливаясь потом и непрерывно вливая в себя кока-колу, дописывал своё эссе, в те «четверть века назад» годы мои личные качества были таковы, что прочитай тогда его сочинение, внятных возражений на кое-что смутившее меня (на несколько «кое-что») сделать бы не смог. Например, о том, что причина христианизации Византии была в амбиции власти, и победа христианства на Востоке оказалась победой Пирровой, потому что её качество заставило Западную Церковь отложиться от Восточной, а «Рим географический от Рима умышленного» – прочтя тогда эту фразу, от «умышленного Рима» поёжился бы. А и зря! Потому что и впрямь, Второй Рим был умышленным – сотворён по человеческому умыслу. Только не сказал Поэт, что умысел этот направлялся Промыслом. – А знал ли?
Но гений – во всём гений. И при всех своих симпатиях к западным формациям Поэт, хотя и мимоходом, сообщает о существенном изъяне в этико-политической системе Запада: «Недостатком системы выработавшейся в Риме, недостатком Западного Христианства явилось невольное ограничение представлений о Зле». И следствие такого изъяна Поэт усматривает в неспособности адекватной реакции Запада на многое-всякое Западу неприятное. Воистину! Любые представления о чём бы то ни было жиждятся на опыте. Знатоки утверждают, что опытом Зла для Западного Христианства оказался опыт, нашедший отражение в Римском Праве (принимаемого в Риме более всерьёз, нежели в Византии), с добавлением опыта преследования христиан до воцарения Константина. И эта комбинация, и собственная логика внутреннего развития Римской Церкви действительно определилась в этико-политическую систему, лежащую в основе так называемой западной концепции государственного и индивидуального бытия. – Только это «лежащее в основе» «знатоки» могли бы обозначить и попроще: лежащее в основе западного эгоизма.
Я отправился в Стамбул не за ответами на вопросы. Я их не имел. Как не имеет их всякий новорожденный. Мои вопросы были лишь предчувствием.
Отправился в главный турецкий город.
Отправился к туркам.
2. Турки.
Турки?
Кофе по-турецки. Кальяны. Шальвары – то бишь, шаровары. Свирепые янычары, которые вовсе не турки, никогда не турки, и почему-то никогда не евреи, а исключительно сербы, болгары, армяне, грузины и русские, и, конечно же, самые родные наши братья – братья украинцы. Султаны и тюрбаны, и шапочки с кисточками – фески. Великая Порта.
Янычарские офицеры
Они нападали, но в русском сердце неприязнь не посеяли. В народном сердце неприязнь к немчуре, а не к туркам. Турка нападала, а не побеждала и города наши не рушила, а мы освобождали от неё Болгарию, помогали армянам и брали Измаил. И к французам нет неприязни. К французам – симпатия. К японцам неприязни нет, но теплится настороженность. К китайцам тоже настороженность, но с душевной теплотой. А к туркам – некая снисходительность, дескать, знаем, били турку, или ещё так: «турка – она и есть турка».
То, что Стамбул – город турецкий, знают все. То, что турки захватили Константинополь, разграбили, разрушили, сожгли, знают образованные, и то, что Стамбул и Константинополь – один и тот же город, кроме образованных знают ещё не слишком молодые люди, потому что в молодости танцевали, бесились под звуки заводного шлягера «Стамбул», где были слова: «…и не в Стамбуле, и не в Константинополе-то два стиляги по Невскому топали-то…».
О Византийской империи наслышаны. Но много ли даже из числа образованных (это про наших) скажет, когда «образование» образовалось и когда рассыпалось? И ответственность за невежество надо возложить на компашку и без того за всякое недоброй памятью пригруженную…
Почему компашка боролась с Богом и церкви рушила – ясно-понятно. Но чем византология не угодила? Почему её знатоки поперёк получились? За что уничтожали и в Гулаг отправляли? Какая-то тайна! Неясность. Нечто, требующее распознания.
Вождь всех народов и нынешних, и бывших, и, конечно, будущих – Иосиф Сталин – в 1943 году, в разгар войны, приказал византологов из моря Гулага выуживать, высушивать, на места прежней работы сажать, продуктовыми карточками обеспечивать. Зачем? Прагматики объясняют такое планами Джугашвили относительно послевоенной Европы. То есть, идеологическое обеспечение своего аппетита решил подпереть историей Византии. – Как говорится: «мобыть». Более того: наверняка. Только что-то это… сосёт, что это – не всё.
То есть, что-то у дорогого Сосо имелось, что заставило ТАК. Так повернуть. И кто знает, не было ли это «второе» по настоящему главным, а всякая прагматика – лишь пудра для мозгов своих пацанов-Кагановичей.
3. Чужая планета
Кому приходилось оказаться на чужой планете? Нет, не на Луне, – какая же она чужая! А на какой-нибудь такой… далёкой и обязательно заселённой? А ты – без «разговорника» и путеводителя?
Разговорник имел, путеводитель имел, имел адрес предстоящего ночлега, транспортную схему-шпаргалку до трамвайной остановки, на которой следовало выбраться с тридцатью килограммами барахла, потому что в Стамбул пожаловал неисправимый барахольщик. Выбраться, поозираться и, поняв, что без человеческой помощи не обойтись, обратить на себя внимание турецкого мужчины (именно, мужчины – ты же на Востоке, не приставай к их женщинам!), и мужчину следовало выбрать не из тех, которые куда-то шагают или стоят и ругаются (или это их мирное воркование?), а из тех, которые задумчиво смотрят в своё турецкое небо, размышляя, куда бы пойти и с кем побазарить. К такому вот и подваливай, и произноси единственно известное тебе «салям алейкум», и с лёгким поклоном прижимай правую руку к сердцу. – Для турецкой души, исстрадавшейся от европейской заносчивости, столь учтивый жест, вовсе не обязательный для уличной мимолётности, окажется мармеладом и турецкий мужчина начнёт изучать адрес, который ты на клочке бумаги сунул ему под нос, и будет шевелить губами (которые у него, как и у нас – заносчивых европейцев, также под носом), проговаривая название улицы, и ты поймёшь, что он не знает, где такая улица.
То, что жители турецкого квартала не знают названий улиц своего квартала, обнаружилось почти сразу и стало загадкой в череде прочих загадок, которые загадывала тебе незнакомая планета.
4. Кроме загадок…
Кроме загадок случались неожиданности.
Стамбул сегодня – город-океан. Мегаполис. По гречески – грандиозный город. Цифровые значения всякой «грандиозности» – в справочной литературе. – Не для Стамбула. Зафиксированное число его жителей – фикция даже на момент фиксации. Горожане говорят: приблизительно 17 миллионов. А ещё недавно было 10 миллионов.
Из сельской Анатолии текут бурные реки. На одну рабочую вакансию приплывают пять человек: кормилец-муж, жена, двое детей, бабка или дедка. Конечно, все столицы всасывают. Но Стамбул – экономическая столица, наподобие Нового заокеанского Йорика – как будто желает всосать всю свою деревню, оставив Европу без помидоров и свежего укропа. Впрочем, такая демографическая перетряска сходна с нынешней Россией. Только в чём Промысел?
Вернёмся к городу-океану-городу.
Когда глядишь в стеклянно-круглое (в аэроплане оно с каким-то названием), и вдруг возникает… Разве про енто чудище скажешь «город»? У всех городов границы! А тут возникает нечто бескрайнее, уходящее за горизонты – видимые и мыслимые. Это и есть ОН. И, конечно, не ожидал! По сравнению с НИМ европейские москва-париж-столицы – компактные городишки. Ещё по тому ОН столь обширен, что – мелководен. Его глубина – три-четыре этажа.
5. «Ах!»
Всякие улицы одномерны. Одномерны, как маршрут червяка или эндоскопа, проталкиваемого в твои кишки.
Так же одномерны городские пейзажи вдоль рек. А двумерны городские площади. А трехмерны – лишь особо шикарные из них.
Исключительности.
Всякая исключительность – всегда «Ах!». Со временем «ахи» растворяются, растворяются как-то, в чём-то, в связи с чем-то. Но какие-то «ахи» живут долго.
Когда я взошёл на мост Галаха – взошёл, вступил, сколько-то прошёл, – родилось «Ах!». Для понимания эмоции сообщу, что в том месте, где оказался, в этой географической точке сливались воды Босфора, Мраморного моря и бухты Золотой Рог. Вроде бы, ну и что?
Но получилось мне враз увидеть и берег моря Мраморного, и берег турецкий, то есть, азиатский, и оба берега Золотого-рога европейских, то есть – опять же, турецких. А к урезу воды с береговых холмов как вулканическая лава сползал, залитый ярким солнцем, город, трёхмерный город, и впрямь похожий на раскалённую пенную лаву. И как на лице девственника, украшенном прыщами, то тут, то там, и вполне равномерно вспучивались купола мечетей.
6. Купола.
В том, что стамбульские мечети – почти все – повторяют архитектурный образ Святой Софии, какая-то тайна!..
Побывавший в Стамбуле за четверть века до меня, Поэт отмёл подозрение в эстетической тупости их создателей. Правда, не очень-то категорично. Сослался на свою руку, которая не поднималась для начертания обвинения. То есть, надо понимать, желание было, но перехватила его догадка, что очевидные восточные гены Святой Софии столь пришлись к сердцу молоденького Мехмеда ІІ, что он придал храму статус архитектурного эталона.
Но что-то тут не так.
Действительно, Святая София – сооружение не римское и отрицать влияние Сасанидов на ранневизантийскую культуру нелепо. Молодости свойственно вбирать разнообразное для дальнейшей фильтрации. И молодая столица на краю Великого Востока не была исключением. Так что, не удивительно. Хотя и строили Святую Софию два грека. Но вот в чём затыка. Последняя мечеть наподобие «Софии» построена турками совсем недавно – в 17 веке. Целых два века педантичного копирования?.. Что-то тут не так!
7. Школа русского языка.
Русских много. Русских в Стамбуле много. Ещё больше в Стамбуле русского языка. Потому что по-русски говорят не только русские, но и турки. Не все. Торговые турки. И «торговые» не все. Оптовики. Район Стамбула с лавками оптовой торговли. В этом районе твой «разговорник» может отдыхать. Все русские с напряженными, озабоченными лицами: у них одно: затариться и уехать. У оптовых турков лица мягкие, но тоже озабоченные: не упустить «челнока». Изобилие джинсухи и прочего шмотья может поражать воображение. Размеры России тоже поражают воображение. России нужно много джинсухи и прочего шмотья. Сравнительно недавно за этим ездили в Китай. Сейчас европейские россияне катаются в Стамбул.
Когда высокий стройный турок остановил меня и заговорил по-русски, я не удивился. Его русский был достаточно корявым, так что чего тут удивляться! Он был симпатичным – этот турецкий мужчина, лет сорока, с лицом образованного человека. Он был в хорошем костюме, в свежей сорочке, при галстуке, приветливо улыбался, говорил много корявых русских фраз, узнав, что я из Питера, выразил привычный для питерского уха энтузиазм, сообщил, что у него свой бизнес – кафе, которое, вот-вот совсем рядом, что у него русская жена, которая, конечно же, тоскует без общения с соотечественниками, и как было бы хорошо, если бы я согласился посетить его кафе и познакомиться с его женой, и поговорить с ней – как бы она была счастлива!
Встреча с приятным турком случилась под вечерок невдалеке от упомянутого моста Галата. А я и собирался перейти по этой переправе на другой берег залива, где имел жильё. К слову сказать, Поэт в своём известном эссе упомянул место своего проживания – самый знаменитый отель Стамбула, гостиницу Пера Палас в том же городском округе Бейоглу, который приютил и меня.
Мост Галата
Короче, утомлённый за жаркий день «хождений-смотрений» я двигался, нога за ногу, в сторону «к себе», и вполне мог (имел внутреннее основание) отклонить предложение побалакать с русской женой стамбульского ресторатора. Но я откликнулся. Правда, с сомнениями, дескать, «где это?» и «далеко ли?», а так же и ограничениями, дескать, «минут десять, не дольше». Почему согласился? Причина ли в живущей во мне и граничащей с идиотизмом потребностью делать женщинам приятное, или в ненасытной страсти к сюжетным интригам?
Двинулись.
Гостеприимный ресторатор не закрывал рот, но его болтовня развлекала меня лишь до поры, пока не опомнился, что слишком долго топаем до «вот-вот совсем рядом», и что там, где застопорил, учреждений общепита в пределах трёх сотен метров не видно. И тут на моё «так, где же?» ресторатор прижал обе ладони к груди и сразу, как при удавшемся иллюзионе, вскинул их с радостным гортанным вскриком, и впрямь – произошло: как в сказке затормозило подле нас такси, ресторатор распахнул дверцу, с учтивым поклоном предложил забраться в карету, сообщив, что – «одна минута и мы у цели» и что, конечно же, «такси за его счёт».
Ладно.
Поехали.
Конечно, всякий ресторатор хотя бы малость должен быть жуликом. Навыки завлечения для всякой торговли обязательны. Очень ему хотелось, чтобы я побалакал с его русской женой, так что пришлось ему, бедному, слукавить, потому что бизнес-его-кафе не столь «вот-вот совсем рядом», даже такси взял и, сидя с водителем, названивает по мобильнику – в моём понимании: предупреждает жену, что везёт дорогого гостя и чтобы к нашему приезду всякое для гостеприимства было мобилизовано.
Но слишком долго едем.
Долго. Далеко. Впрочем, в моём понимании, положить меня потом на место, где взял, он будет обязан.
Но всё же слишком далеко…
Но всё же приехали.
Улица не туристская, сонная, пустынная. Кафешка в подвальчике, вниз – пять ступенек, почти пустая, свет тусклый, у барной стойки при входе – две фигуры, пустой маленький зальчик в глубине с обхватывающими круглые столы полукруглыми диванами, на один из них и шлёпнулся мой гостеприимный хозяин, хлопнув по кожаному дивану ладонью рядом с собой – приглашение усесться. Уселся. «Так, где Ваша жена?»
От момента произнесения вопроса всё остальное в описании не заняло больше одной минуты, а того точнее – существенно меньше.
Возник, похожий на боксёра-легковеса, парнишка официант и поставил перед нами по фужеру с холодным пивом и улыбнулся мне.
Тут же подсели к нам с улыбками две девушки, одна девушка подсела ко мне, вторая к мужу моей соотечественницы.
«Человек-половой-боксёр-легковес-официант» опять возник и поставил на стол два бокала и ведёрко с бутылкой шампанского и шуршащими кубиками льда. Бутылку вытащил, обтёр полотенцем, ловко откупорил и наполнил бокалы. Девушки меня поблагодарили и принялись пить. – Поблагодарили МЕНЯ!
И пока я собирал простую фразу для возражения, опять возник «половой-боксёр» и с любезной улыбкой положил мне под нос… знаете, такие культурненькие папочки-обложечки кладут под нос клиентам в кафе-ресторанах при завершении их оттяга? А там – бумажный листик и циферки в графе ИТОГО.
Я смотрел на потрёпанное паспарту из кожзаменителя и соображал.
Как говорил, всё, только что описанное, заняло времени меньше минуты.
Потрёпанное паспарту прояснило главное: я в западне, в западне у турецкой банды.
Папочку со счётом не раскрывал. Дотронуться – признать свою ответственность за оплату счёта. Я не дотрагивался, сосредоточенно на неё уставившись, пытался сконструировать схему поведения, чтобы вырваться из западни. Сколько турецких лир нарисовал «половой-боксёр» мне потом всё-таки – увы! – пришлось узнать. Число лир было 1500, что равнялось 750 евро.
8. К соседу сверху твой дремлющий интерес проснётся, когда он тебя зальёт.
Кто они – турки? Откуда?
Павшую с неба звезду, после того, как вострубил пятый ангел, звезду, которой был дан ключ от бездны, толкователи Апокалипсиса разумеют как ангела, отпавшего от Бога вместе с сатаной, а бездну – пустыней.
«Она отворила кладезь бездны, и вышел дым из кладезя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладезя». «И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют скорпионы». История со звездой, получившей ключ от бездны, поддерживается текстом из самого Корана, в котором сказано, что Бог дал Магомету ключ. Следуя толкованию, дым – мусульманство, саранча – арабы и конечно всякие их приемники, в том числе – турки. Летописи раннего средневековья арабов сравнивали с саранчой, благодаря присущей им быстроте и беспощадности, а в самом Пророчестве описан внешний вид всадников, который очень точно передает внешность арабских воинов, всадников со львиными зубами, а львиные зубы – это их жестокость и бесстрашие… Такое, вот, пророчество…
Турки.
В 11 – 13 веках в Малую Азию переселились (пришли, прикатили, приехали) тюркские кочевники, из Средней Азии, Ирана – огузы и туркмены, с Балкан – узы и печенеги, и принялись смешиваться с местными греками, грузинами и армянами – знаете, как это происходит? Мальчик с девочкой, мальчик с девочкой… вопреки родительской воле. В компот этногенеза курды, румыны и южные славяне добавляли и свою молодёжь. И в одно прекрасное утро византийцы проснулись, а у них под боком – ай-ай-ай! – Османская империя!
Ну и принялись драться.
Первое сражение молодого турецкого государства с Византией – в 1299 году, около Никомидии. Именно начиная с этого года, турки стали вести войну с империей, совершая страшные регулярные набеги на ее территорию, убивая и мучая христиан. Именно с этой даты и следует считать пророческие пять месяцев или 150 лет (согласно Иезекиилю). Прибавив к дате 27 июля 1299 года 150 лет, мы придем к 27 июля 1449 года, и, действительно, именно в этот день Византийская империя лишилась своей внешнеполитической самостоятельности, и турецкий султан уже утверждал ее императоров. А спустя всего четыре года над храмом святой Софии поднялся магометанский полумесяц.
9. Исторический материализм.
Известно, в формировании умов подданных по наиболее важным для правлениянаправлениям (проблемам-темам) Сталин участвовал лично.
Лично.
И роль личности в истории (значит и его личная роль) была для тирана темой, конечно же, архи-архиважной. Написал труд. Теоретический. По количеству печатных знаков скромный, по смыслу – чёткий. Как на скрижалях высек. Сработал грамотно. На то, что никакие цари-императоры глобальной историей рулить не могут, указал. А свой интерес узурпатора перенёс в нюанс. Дескать, тот начальник страны хорош, правление которого во всех частностях гармонично историческому моменту. И всё, что он творит, властвуя, его не компрометирует, потому что таков исторический момент, а его дело моменту лишь соответствовать. В поддержку Доктрины подключились историки, люди искусств – сталинского реализма. Историки назвали двух образцовых правителей России: Ивана ІV Рюриковича и Петра Алексеевича Романова. Из всех князей советским людям предложили любить Александра Невского и Дмитрия Донского, а ещё исторический дуэт Минина и Пожарского, и крестьянина Сусанина.
В хлынувшем за смертью Сталина разливе критики, в бурных потоках брани, введённых к нашему времени в очерченный берегами критико-пропускник, наподобие гидросооружения, к слову сказать, параллельного каналу со встречным, то есть противоположным, движением эмоций-оценок, направленных на восхваление иреставрацию, уровень наполнения в котором поднимается или опускается в зависимости от политической целесообразности, но, и в том будьте уверены, арык не пересохнет. Никогда… Так вот, и по сей день мне не удалось ни прочесть, ни услышать, что таким собственноручно написанным постулатом (это про то, что никакие цари-императоры глобальной историей рулить не могут) всесильный правитель отвёл себе (по собственной воле!) роль исторической марионетки. Не знаю, кто – как? – а я с ним согласен. И в поддержку Иосифа Виссарионовича напомню, что другая сложная историческая личность – Наполеон Бонапарт понимал себя точно так: функционер, выполняющий Заказ. «Я чувствую, что меня что-то влечёт к цели, мне самому не известной, – писал император. – Как только я её достигну, как только я перестану быть нужным, будет достаточно атома, чтобы меня уничтожить. До того времени никакая человеческая сила ничего со мной не сделает».
В своём «Путешествии в Стамбул» Поэт высказал гениальную догадку, что привидевшейся Константину во сне перед решающим сражением с Максенцием крест с начертанием на нём «Сим победиши» (toutw nika) – по нынешнему, "сим побеждай"– был крестом не христианским, а градостроительным, обозначающим планировочную структуру любого римского поселения: север – юг, запад – восток. И, одолев Максенция, он и отправился по параллели на восток и, выбрав Трою, а затем её отвергнув, в невзрачном городке Византии учредил столицу. В поддержку догадки Поэт указал на то, что в ІV веке крест ещё не стал символом христианства, а натуральное приспособление для распятия скорее напоминало заглавное «Т». Оно и в самом деле… Только всё же вертикальная жердина своим верхним концом, очевидно, возвышалась над горизонталью всегда, хотя бы потому, что – так проще. Проще, хотя бы потому, что не надо педантично подгонять торец бруса к горизонтальному краю другого бруса. А ещё римляне для политико-морального воспитания распинаемых народов частенько писали на кресте, кто он такой, который – в корчах от мук. И к кресту Спасителя дощечку прибили, процарапав на ней «Царь иудейский». А для дощечки хотя бы малый пенёк нужен. Так что, как ни крути, а страшное приспособление форму креста всё же имело.
И всё же… Догадка Поэта независимо от исторической правды всё же гениальная!.. как всякая гениально сотворённая реальность.
Я что-то очень медленно подбираюсь к самой существенной для меня теме-проблеме. Как будто или чего-то опасаюсь, или оттягиваю приятненькое. В первый мой стамбульский день (следующим за моим возникновением на Босфоре) я так же не спеша, нога за ногу, двигался по улицам крикливого и толкучего центра, где первые этажи – сплошь сувенирные лавки, и конечно разглядывал сувениры, дивясь на тотальную безвкусицу, и миновав два наиглавнейших туристических объекта – дворец Топкапы и Святую Софию (Айя София) – оставив их «на потом», так и бродил первый день, вбирая в себя… кто скажет, что я вбирал? Всё, что втекало через уши, глаза, ноздри… Ещё, правда, съел супчик из мелкорубленых бараньих потрохов – вкусненький. Возможно, для меня он получился особо вкусным из-за того, что при поедании я добавил фонетическую специю, проговаривая его название – ишкембе-чорбасы.
За малым исключением вся историческая наука, что куётся на западе-востоке-севере-юге планеты – исторический материализм. Читать объясняловки к минувшим событиям и крупным персонам – как правило, весело. Для подобной интеллектуальной развлекухи могу предложить все сочинения на тему «Обращение Константина». То есть, о причинах «обращения». То есть, почему этот язычник склонился к христианству. Всё когда-либо что-либо про это написанное расфасовывается по двум корзинам. Авторы «первой» твердили (а действующие – твердят поныне), что Константин – циничный политик, которому христианство и христиане были столь же безразличны, как и загубленные им его родственники, а к христианству склонился, лишь для достижения своих целей. И те из них (из «первой» корзины), кто к госпоже политике – с пиететом, в таком прагматизме усматривают мудрость, а прочие из той же «первой», кто плюётся в любую беспринципку, аттестуют Константина большой сволочью.
Константин Великий
Авторы из «второй» корзины гневались на тех, кто из «первой», упрекали в предвзятости и некомпетентности, указывали на то, что язычество при Константине было преобладающей общественной силой, да и численно христиане составляли не более 10 процентов. И какой политик стал бы строить планы, опираясь на эти «десять»! Так что, никакой пользы Константину в легализации христиан и христианизации империи быть не могло – рискованные хлопоты, а всё дело в его душе, в религиозности Константина в виде честного и спокойного деизма – симпатиях к солярному культу и вере в единого Бога.
Интересна одна параллель.
Россия имеет своего знаменитого «обращённого». Равноапостольного князя Владимира. Помню, как в советской школе учительница рассказывала о колебаниях Равноапостольного между исламом, иудаизмом и христианством, и о том, что мы стали христианской страной случайно: русский князь пленился и собором Софийским, и службой в нём. То есть (в аргументах современной гламурной нечисти) предпочёл наиболее гламурное. Уже малость повзрослев, мне доводилось читать и прагматические версии выбора, не более, скажу, убедительные, чем труды византологов из «первой» корзины.
И получается, что эти два великих правителя до величия Иосифа Виссарионовича (если следовать теории Иосифа Виссарионовича) не дотягивают, как не соответствующие своим историческим моментам. А и в самом деле!.. только, вот вопрос, а чему они тогда соответствовали?
10. Тайны Святой Софии
Тайны, загадки, чудеса…
Какой же Восток без этого!
В облике Святой Софии и её архитектурных клонов, мечетей, Поэт ощутил нечто живое и вместе с тем, вероятно, демоническое, потому что сравнил с жабами – гигантскими, панциреобразными, насевшими на землю, угрожающе-инопланетными… Правда, сравнение отнёс лишь к мечетям, а сходство малосимпатичных тварей с Софийским собором к злой шутке, которую сотворила судьба. То есть, переставил причину и следствие. Надо сказать, по отношению к «Софии» поступил деликатно, несмотря на свои не столь однозначные воззрения на христианскую тематику. Возможно, ислам душе Поэта был ещё менее органичен.
Меня же поразило сравнение с «нечто живым». Получается, вроде, каламбур: живое задело за живое. Ощущение как от живого – и впрямь! А если живое – значит, имеющее свою жизнь, а, стало быть, и ЗАДАЧУ. Только вот устаканиться на том, что, дескать, ДА, была ЗАДАЧА (а возможно, и по сею пору) и не попытаться сунуть нос в её метафизику – с подобным ограничением мой любопытный нос никогда не соглашался. Не согласится и сейчас. С полным пониманием того, что за погляд деньги берут и что любопытному в сортире нос прищемили.
Всё двигалось не спешно, но верно. Избавившись от одного их трёх Августов – Максенция, оставила История для своего предпочтения двух диархов – Лициния и Константина. Славная тугодумием, она или думала на этот раз попроворнее, или имела уже созревший промысел – так или этак, только в скорости помогла Лицинию облажаться во Фракии, а когда он попятился в Византию, пособила Константину окончательно выбить родственника из игры и освободить себя от последнего конкурента.
И этот, как аттестуют материалисты, один из самых циничных политиков, которому, что Аполлон, что Соломон, принялся не только истово заниматься христианизацией, решая, как утверждают, политические задачи, но отдал силы одной созревшей к тому времени догматической христианской проблеме: вопросу о Символе веры. И уже через год, после переезда в Византий, созвал в 325 году первый Вселенский собор епископов и священников, на котором арианская ересь была осуждена, и по сию пору православные произносят текст Символа веры попечительством языческого императора сохранённым.
Определяет ли бытиесознание, или сознаниебытие? По моим наблюдениям: когда как. Или: у кого как. У прикованных накрепко к земной тверди и в голове – земное. То есть, вонючее. В связи с преобладанием в моём сознании всякой пакости, подозреваю причину неспешной самохристианизации самого императора в том, что не хотелось ему расставаться с гаремом. Со своим гаремом. Очень не хотелось! И я, испорченный, его понимаю: спонсировать христианство – ДА, а лишить себя коллекции прелестниц!.. Подожду-ка последнего Часа, тогда и крещусь… Император так и сделал. А вот наш, князь Владимир-солнышко, нашёл в себе духовные силы, крестился и с блудом языческим завязал. За что и славим! Только беспокоит меня последующее социально-экономическое положение гаремных жен и наложниц. Жаль девушек! Очень жалко.
Конечно, для времени Константина о торжестве христианства говорить рановато. В истории вообще всякое новое имеет предуведомление, свои приметы ещё в старом. А всякое нынешнее содержит сигналы дня завтрашнего. Константину мерещилось, что христианство вполне совместимо с язычеством. И как такое могло! Однако мерещилось. Однако христианский мир обязан ему не только ограждению от умствования Ария. Константин признал христианство равноправной религией. Мало того, развернул строительство христианских храмов – в масштабах грандиозных. И не только в своей столице. Церкви Апостолов и Св. Ирины лишь самые известные. В его царствовании строилось много церквей в Антиохии, Никомедии, Северной Африке...
Особенно интересовала Палестина, где его мать, Елена, нашла и холм Голгофы, и гроб Господень, и Животворящий Крест. И на месте захоронения Христа был возведён в Иерусалиме храм Гроба Господня, а на Оливковой горе – церковь Вознесения, а в Вифлееме – церковь Рождества.
Вот и нынешняя «София» предуведомления имела, попросту – предшественников. На уготованном ей холме, сын Константина возвел базилику. Скромную. Скромную, но не простую. Не простую, потому что она сгорела. Через 44 года сгорела. Она, видите ли, отреагировала!.. Впрочем, сама ли церковь? Пожалуй, я заврался. Что могут камни?.. Камни знают, но не сделают. А, вот, ЗЕМЛЯ! Она и скажет, и сделает. К примеру, вот здесь, где эта жилая дылда отблескивает, даже курятнику не место. Не место – не полезно. Не только людям, но и курам и живью всякому. А вот монах поляну для скита сыщет точнёхонько, и сила Земли аскета станет подпитывать. Вот и холм под Софию… Кто скажет, кто выбрал? Но каков выбор!.. Первую церковь этот холм сжёг. Зачем? Почему? – Ищите женщину! – Как это по-китайски? – Императрица Евдоксия изгнала из города любимого народом архиепископа Иоанна Златоуста. Выгнала-прогнала, потому что святой Иоанн публично пенял ей за плохое поведение. Сходных сюжетов в истории тьма, а с одним, самым знаменитым, совпадение даже в именах страдальцев. И Холм (уж буду писать с большой буквы) сжёг базилику! Просигналил. О своём нерасположении к царствующей парочке просигналил. Но почему храм не О том, что свято место пусто не бывает, слышали. Через двенадцать лет (знатное число!) на месте пепелища – новый храм. И богаче первого (вот, верно, потому и не стал жалеть Холм первую постройку). И опять в честь Св. Софии. И опять Холм его сжёг…
Когда на благочестивого правителя Юстиниана и любимую им императрицу Феодору с криками «Ника!», то есть, «Побеждай», подняли руку язычники и всякие плохие парни – сгорела. А победила – заглянем в учебник – венценосная семья. Правда, с большой народной кровью.
Но уже через сорок дней после подавления мятежа благочестивый Юстиниан возвестил о намерении на месте сгоревшего храма построить новый, который превзойдёт по красоте все существующие церкви христианского мира.
Сказал – сделал.
И поднялось на Холме то, что и сейчас, и по сию пору…
Визу в страну Турция можно купить, как трамвайный билет, по прибытию на турецкий вокзал, аэропорт, погран-КПП…
И подошёл рассказ к третьему ЧУДУ. Знамению чудесному.
Кто скажет, сколько жила Византия? К учебнику истории излишне тянуться, достаточно знать закон, по которому: не больше, не меньше тысячи лет. По которому и Римская империя – 1000 лет, и Египетское царство с фараонами-тутанхамонами, и прекраснаяГреция в такие же уложились сроки. Да и зачем далеко ездить! Последний имперский начальник России, Михаил сын Сергея, окропил своей слезой финал тысячелетней истории государственного образования на вверенной ему территории.
Положенный Законом тысячелетний срок в истории Византии особенно отчётлив…
По смерти Феодосия І, в 395 году, случился окончательный раздел Римской империи, то есть этот год вполне можно принять за историческое начало империи Византийской. А если без самого малого 1000 лет к этой дате прибавим, то окажемся в году 1362, когда турки заняли наш европейский Адрианополь с примыкающими полями и лугами, а бедная Византия скукожилась до размера Константинополя и кончилась как империя… Во веки веков. Аминь.
Ну, а теперь посмотрим, не окажется ли в середине жизни восточно-римской-империи-Византийской нечто известное под названием Ренессанс? Обязательно! Иконоборческий кризис переборов, окунулась империя в роскошь и великолепие, усилилась тяга к изящному, расцвели декоративные искусства и всякая прикладнуха с языческими мотивами, и всякие прочие безобразия, и возникли идеи контакта с Богом не через соборную молитву, а через индивидуальное сосредоточение… Ну а к началу Ренессанса 500 лет прибавить – в аккурат апокалипсический финал империи уже можно оплакивать.
А Константина-град-царь-поль-Стамбул держался ещё век, пока… плюс двадцать к четырём своим годам султан Мехмед, «второй» по счёту решился хапнуть. А что такого! Почему бы нет? «Империя»? – одно название. Жив, правда, стольный град – столица без провинций, да император в штате, но заполнение вакансии – с согласия султана… так что, за малым дело. Тем более что среди именитых столичных жителей протурецкие настроения весьма заметны – пятая колонна тут как тут… ну и подступил Мехмед ІІ к стенам. А, вот, стены крепкие! Крепкие-прекрепкие. И двойные. Пожалуй, стены – единственно, что оставалось крепкого. Но султан нанял венгерского оружейника, заказал ему мощную мортиру, этой пушкой проломил стены и 29 мая 1453 года взял Константинополь. Последний император дрался и в битве погиб.
Имя последнему императору было Константин.
Константин, под номером XII. Или XI. Встречалась мне и та, и та нумерация.
А дальше так.
На три дня Мехмед ІІ Фатих («Фатих» – завоеватель) отдал Царьград-Константинополь своим янычарам – грабить и кровь пускать. – Ну, это ладно… Ладно? – Снисходительное «ладно» пять сотен лет спустя – нормально. Разбой победителей – в почтенной традиции и по сей день. – Это, во-первых. Точнее: во-вторых. Потому что на первом месте, если быть перед собой честным (а это вовсе не обязательно, согласитесь), обстоятельство другое, шкурное: от султана Мехмеда не пострадали ни я, ни вы, ни, в обозримой близости, наши близкие, ни достояния наши. Поэтому и «ладно». Иначе, конечно, апелляцию к истории послали бы куда подальше!..
А то, что Мехмед-Фатих изменил название города – это уж совсем «ладно». Византион (Byzantium), АвгустАнтонин (Augusta Antonina), Второй Рим (Roma Sekunda), Новый Рим (Roma Nova), Константинополь (в народе – Полис), БазилевсПолис (по нашенски – Царьград), Константинийэ – в исламском мире, и от греческой фразы «ис тим Поли» в турецкой разговорной речи – Истанбул, и Исламбул – в неудавшейся попытке Мехмеда отуречить название, и Стамбул – в удавшейся попытке Европы словечко европеизировать. Так что – ладно!..
А вот что «не ладно», что совсем «не ладно»… Это то, что из святой и православной Софии-славной султан-завоеватель мечеть устроил. Айя-Софию. Крест заменил серпом, у стены восточной сотворил михраб, и кафедру-минбар сложил, мозаики заштукатурил и минарет воздвиг. Айя-София… айя-айя-айяй!.. История ислама такого не знала! Такого кощунства. Как будто. Ведомо всем: религиозная терпимость у мусульман («tolerantia» – у латинян) – в традиции. И что же султана-паренька подвигло? К такому? Предполагаю: головокружение и нетерпение. Головокружение – от успеха, а нетерпение – от желания поскорее утвердить в завоёванном граде символ религии – религии Пророка. А стало быть, и своей религии. А, стало быть, символ – максимально грандиозный. Но ждать пока построят… И где мастера?.. Переделать «твоё» на «моё» проще. Переделал.
Вот и подошёл рассказ к третьему ЧУДУ. Сейчас подошёл, а не страницей раньше, как поторопился написать.
Такого кощунства земля не снесла.
Двинулась Святая София на Мехмеда ІІ Фатиха.
Пришла в движение.
Вдруг начала сползать по Холму.
Двинулась на султана, на его янычар, на его чиновников, на его народ. Двинулась на урюков, тахтаджиков, огузов, туркмен – на всех агарян-сарацинов.
Без малого тысячу лет стояла не шелохнувшись. Двинулась.
Охватил ли Завоевателя мистический ужас? А тут и всякий атеист ужаснётся. Для драматургии рассказа было бы шикарно, кабы юноша, в самом деле, закрыл лицо руками, взвыл в раскаянии, посыпал голову пеплом. Или землёй. Кто знает, как было? А может и, правда, вздрогнул. Хотя бы. Но всё, что за ЭТИМ – не подтверждает. Противоречит. Потому что дело такое нехорошее Завоеватель-Фатих продолжил. Продолжил дело передела «твоё» в «моё» – «дело-передела». Передельщиком оказался великим. И Рим Второй переделал. Как вчерашний-наш-московский «в кепочке» переделывал «Москву – Рим Третий» – в «Москву-гламур». Преуспевая, преуспевая…
А что Святая София?
Спохватно возвели два агромадных пилона – толстенющие контрфорсы, две рукотворные скалы. Сползающий храм уткнулся в них и – против лома нет приёма – застыл. Навечно? По крайней мере, на пять последующих веков.
11. Чудеса
«Горы падают, долы встают»
Чудеса и свидетельства о них, советский Агитпроп прятал от народа. Прятал и трясся, чтобы никакое чудо из-под колпака не высунулось. Но абсолютная тайна не достигалась: то ТУТ, то ТАМ. И подключались тогда репрессивные структуры – дескать, ЦЫЦ, МОЛЧОК! И это работало: свидетели чуда – под козырёк, а рот – на замок.
Более всех чудес беспокоили Агитпроп чудеса религиозные. То есть, феномены от Сил Светлых. Всё, что от сил тёмных, всякое чудо-юдо – с этим попроще, относили к рубрике «одна баба сказала», и народ солидарно и без специальных приглашений посмеивался. А вот за чудесами от Сил Светлых стоял авторитет церкви – хотя и гонимой, но, в глубинном ощущении атеистического народа, существенной и значимой. Кроме того, и, возможно, самое главное, чудеса от Светлых Сил оказывались неоспоримым подтверждением Бытия Всевышнего. То есть, споров на тему: «есть Бог? – нет Бога?» Агитпроп не боялся, а, вот, регулярно и прилюдно повторяемые чудеса становились для него головной болью! Но в отделах «Агит и проп» – наитолковейшие ребята. С Благодатным огнём вообще не имели проблем. – Никто в СеСеСеРе не знал, не догадывался, а если подлое знание просачивалось – объявляли, усмехнувшись, ежегодными фокусами греческих попов. Против таких чудес, как подновление икон, их мироточение, мироточения мощей святых угодников классно работала информационная блокада: не слышали, не читали, не знали. Получалось славно: почти обо всех главных, регулярно повторяемых чудесах люди ведать не ведали. – Почти обо всех – потому что оставалось всё-таки одно, всеми знаемое, чудо: «освящённая вода»! Головная боль Агитпропа. Ну что же это такое! Налить из-под крана, зачерпнуть в реке, в озерце и дать две недельки-то постоять, да и кто ж пить-то такую тухлую станет! А водичка освященная – и через год свежая. Проблема! Да ещё более грандиозная, чем в первом пригляде. Потому что раз в году, в день водосвятия, когда освящается «живая вода» – озеро, река – все воды, соединённые подземными токами, становятся освящёнными. Вся вода на планете! Ну, с самым сложным, с «живой водой», большевики справились. И, как ни парадоксально, легко. Запретили попам святить «живую воду». Только в храме. Что это ещё за религиозное шоу! Только в храме. А вот с водой в храме освящённой было сложнее. Но нет таких крепостей здравомыслия, которые большевики не могли бы одолеть своей брехнёй. И проблему освящённой воды одолели. А всё потому – очень толковые! Агитпроповские ребята знали: советский народ – кретины и идиоты. Сплошь. Независимо от образования и учёных степеней. Всякую нелепицу – примут. Буди она перечить физике-химии и астрономии – согласятся и своим детям брехать начнут.
Была придумана сказка. Сюжет такой. В момент, когда священник опускает в воду крестик, с его поверхности срываются миллионы, миллиарды атомов золота, происходит ионизация воды, после чего в чане, в баке уже будет вода с новым антибактериальным, антипротухальным, всячески хорошальным и консервальным свойством. И никакого чуда!
Сказка получилась чудесной. Чудесной – в смысле «чудо-юдо». Советские люди, даже с высшимтехническим, изучавшие физику-химию, ионы-катионы и анионы, такую бредятину брали в идеологическое обеспечение своей головы, своей атеистической идеологии.
Глумиться над «мы-советский-народ» солидарно с ребятами из советского Агитпропа дело сейчас нехитрое и – безопасное. Но не слишком умное. Потому что атеистическое мировоззрение вовсе не продукт политического строя. Впрочем, как и всякое мировоззрение.
Но загадка очевидна. И какая-то в этой загадке очевидная таинственность. Таинственность – в тупой упёртости атеистов. – Мои друзья-атеисты за эту «тупую упёртость», опасаюсь, мне воздадут. Но, в самом деле! Что есть, то есть. Рядовая картина: «нормальный рассудительный умный» внимает неоспоримым свидетельствам о чудесах, внимает с характерной для этого типа людей (нормальных, рассудительных, умных) очевидным вниманием и серьёзностью, и ещё некоторое время спустя пребывает в состоянии некой задумчивости, правда, с некоторым всегда заметным туповатым выражением лица, но ничего в своей голове не перекраивает, а полученные сведения становятся лишь информацией к размышлению, для которого никогда не будет потом времени. Да и желания.
Не будет желания, потому что кто же пожелает отдирать свою кожу. – Кожу, потому что наше мировоззрение, воззрение на мир – кожа вторая: какие-то факты пропустит, а что-то – нет. По принципу, если факт против меня – тем хуже для факта. И это не шуточки! Представить страшно, как бы жили в разливанном океане противоречивых фактов! – С этим понятно. В связи с этим, понятна и упёртость советских атеистов, которые свой атеизм с молоком мамы-комсомолки впитали. И дело тут не только в трудности перекраивания головы, но и в интуитивном понимании того, что вслед за головой и жизнь в чём-то (и даже в очень существенном) менять придётся, а и без того в жизни столько сложностей! – Так что, это понятно. А, вот, что совсем не понятно: почему пустеют храмы в Европе? Почему воспитанные в теизме европейцы по образу жизни, мыслей, устремлений всё более становятся похожими на нас, рождённых в стране Советов? Впрочем, если что-то непонятно мне, это не означает, что не отыщется некто рассудительный и не объяснит. Например, Поэт справедливо указал, что «абсолютная власть, автократия синонимична (…) единобожию», вставив перед последним словом «увы», но абзац закончил с восторгом и, назвав вещи своими именами, написал, что «демократическое государство есть на самом деле историческое торжество идолопоклонства над Христианством». – Написал. Возможно потому, что в дни его уже вовсю гремел, дымил, вонял рок-попс. Или, наоборот, по невнимательности не относил звуковую атрибутику проживаемой жизни к торжеству сатанизма. И до разрушения современного знака Маммона – башен-близнецов оставалось тогда ещё целых 16 лет.
12. Собор
Сначала притвор. По гречески – нартекс.
Из притвора в храм – девять врат. Бронзовых. Восемь бронзовых, а центральные – Царские. И сделаны Царские врата из…
Ноев ковчег одним – сказка, другим – легенда, третьи – видели и руками трогали… там, на Арарате. Свидетельству тех, кто видел и трогал, никто не верит. Я тоже. Я даже в коммунизм от Карла Маркса не верил, и в электричество не верю. А уж что говорить про Ноев ковчег.
Царские врата сделаны из досок от Ноева ковчега. Вероятно, Юстиниану доски преподнесли армяне. Слазали на Арарат и отодрали от корабля. Доски чёрные. Врата Царские – чёрные. Иссиня-черные. Высоченные двустворчатые чёрные. В них мощь и сила. Мощь – держать-удержать. Сила – сделать, сотворить, совершить. Потому врата и страшноваты: неизвестно, чего от них ждать?
Ноев ковчег – судно, оно приплыло из допотопной жизни, почти сказочной, в послепотопную, то есть, почти в наши дни.
Туристы прут через Царские врата. Я тоже. Я приложил ладонь к дереву ковчега, соединившего когда-то жизнь допотопную с послепотопной, и вплыл в пространство, объединившее под сводом Софии-Ай-яй-Museum христианство и мусульманство.
И в противоположной входу апсиде такое объединение – как на витрине. Апсида – полукруглый алтарный выступ. Сейчас вместо алтаря – михраб, залитый светом, как золотой (а может быть и золотой), а над ним в конхе апсиды – то есть, в «раковине», то есть, в полукуполе над апсидой мозаика Богородицы Оранта – Охранительницы. По преданию, когда 29 мая 1453 года в Софийский собор ворвались янычары, в храме совершалась литургия, и священник с чашей Святых Даров в руках вошёл в стены алтаря, дабы враги не осквернили святыню. Там он сохраняется божественной силой и поныне, и некоторые из паломников слышат шёпот его молитв. Не повернётся история вспять, не восстановится Византия, но музейный объект Стамбула, Айя-София, в принципе, Вселенскому патриархату отойти может – а почему нет? Скажем, в обмен на вступление Турции в ЕС? – и тогда, убеждены многие, сказка станет былью, и священник из стены выйдет, чтобы завершить божественную службу. А сейчас? Помогает ли Богоматерь хорошим мусульманам? Поддерживает ли заступничеством, даже если не просят? Вопросы такие и в мою голову приходят. Оставаясь, конечно, без ответа.
Известно, в православных храмах предстоящие перед алтарём обращены к востоку. Исключительно. А Пророк завещал молиться лицом к Мекке. Тоже исключительно. В Стамбуле расхождение в направлениях 20 градусов. Понятно, государственному деятелю мечеть в завоёванном Полисе была важнее установки Пророка. Я был уверен: молодой султан на Установку начхал. Ан нет! Не начхал. Михраб оказался сдвинут от оси храма градусов на пять. То есть, не на все 20, а только… так, чуть-чуть, как некий сигнал, намёк на то, что молиться будем не по христианскому направлению, а по исламскому.
Михраб
А по краям апсиды – арабская вязь в огромных медальонах... Вот ведь, и европейская рукописная книга изяществу графики уделяла внимание. Правда, фокусировала его на буквицах. В основном. Но хоть кто-то, рисуя буквицу, быть может и пытался передать какой-никакой сакральный смысл? Чего в творчестве не случается! – Но догадка без малейшего обеспечения, то есть, как некое допущение, поэтому предлагаю принимать ценность заглавных латиниц и кириллиц по прейскуранту красивых миниатюр. А такое не скажешь про арабскую вязь. Как и христиане, мусульмане знают, что первым – было Слово, но желают его не только слышать, но и видеть. Желают иметь зрительный образ Слова. Тем более что лишены икон. Лишены икон и религиозных изваяний.
Зрительный образ слова.
Враги Ивана Фёдорова и его коллег-полиграфистов в борьбе с печатной книгой говорили, что переписчики, работая с благословением, являют собой проводников Божия Промысла, и сам Промысел проявляет себя в графике текста, в начертании букв, слов… А лишенная такого богатства, печатная книга – не настоящая и не просто пустая, а и вредная, потому что всё, что не с Богом, то – с сатаной.
Возможно ли, что подобное по смыслу питает и опыты пиитов авангарда в рисовании стихов? помимо хотения украсить коннотациями свой текст, не стремятся ли они преодолеть тоску от шрифта, предчувствованную врагами полиграфии?
Храм.
Храм огромен. Огромные размеры всякого рукотворения всякое воображение поражает. А дикарей бьют по воображению. А все люди – дикари. А цивилизованные – цивилизованные дикари.
Как-то этот храм устроен, что поражают не наружные размеры, а когда ты – внутри. В общем-то, понятно. Смотришь издали – храмина проецируется на плафон стамбульского неба, как нечто плоское, двумерное. Но когда ты в нём… Трёхмерное пространство колоссально. И доминирует вертикаль. Зенит купола. Купол агромадный и со стенами – такое ощущение – не связан. Как будто парит. – Эффект от бесчисленных малых световых проёмов в его основании. Так что, в центре грандиозного нефа парит над тобой великий купол. А экстрасенс сравнит с рефлектором и начнёт поучать: всякий купол источает. В терминах специализации уточнит: «Энергию космоса». – То есть, по мнению сенситивов, купол – как гиперболоид инженера Гарина – собирает (аккумулирует и концентрирует) эту самую, не признаваемую чванливой наукой, космическую энергию и льёт её на тех, кто под куполом, в том числе и на чванливых учёных. Вот только язык экстрасенсов ужасен, но повод ли это для спора с ними?..
О галереях собора следует сказать отдельно. Они с трёх сторон окружают подкупольное пространство (чего в русских храмах, пожалуй, не сыщем), но особенно поразительны необыкновенной своей шириной. Так это или не так, но мне сказали («одна баба сказала»), что во времена Юстиниана в христианских храмах существовала половая сегрегация, и христианки, как и мусульманки в мечетях, молились в изоляции от мужчин, в Софийском соборе – на галереях. Поэтому – так широко.
А поднимались на галереи по широченному пандусу, на весьма, надо сказать, приличную высоту. Но в награду за утомление прихожанки были одариваемы великолепными мозаиками на галереях, ныне – эталонными. Так что, нет худа без добра…
13. Нет худа без добра
«Нет худа без добра» произносим почти каждый день, а иной день не один раз. И грандиозное Правило замыливается, становясь приметой ине слишком для жизни важной.
Знатоки говорят, что иконоборчество хотя и нанесло урон культуре – огромный! огромный! – но (повторяя: нет худа без добра) в освобождённой от ереси Византии возникло искусство нового вида, имея ввиду под этим иконописный канон, византийскую школу иконописи. И очень толково раскладывают, как всё происходило – то есть, постепенно, постепенно… Указывают на предка Византийской школы – живопись античную. Катакомбы первых христиан, подземные лабиринты Рима, Неаполя, Керчи, Сиракуз, Милоса, Александрии были для гонимых и церковью, и кладбищем… Были для них церковью. И они украшали потаённые храмы. Штукатурили, белили стены, покрывали живописью… А что за живопись? А какой она могла быть? Конечно, античная! Языческая!– И художественный язык, и сюжеты – вазы, цветы, плоды, животные, амуры… но постепенно, хотя и проворно, античные образы стали наполняться новым смыслом. Амуры превратились в ангелочков, образ прелестной Психеи стал толковаться как изображение христианской души, атрибут имперских триумфов – пальмовая ветвь стала символом райского блаженства. Особый смысл приобрели виноградная лоза и гроздь, они стали символом главного таинства – евхаристии, пресуществления хлеба и вина в Тело и Кровь Христова. И вот уже появляются на фресках фигуры молящиеся с воздетыми вверх руками – оранты.
Далее художники постепенно, но сознательно начали отходить от античной трактовки человеческого образа (соединение физического и морального совершенства), всё более стараясь передать духовную сущность, пренебрегая правдивой передачей облика физического.
Таким образом, христианский иконографический канон начал складываться самопроизвольно, и лишь много позднее был узаконен церковью и традицией.
Правдоподобно.
Только что-то мне для полного ощущения правды чего-то не достаёт.
Известно, создателем первой иконы был сам Христос: поднёс к лицу плат и образ с короткой бородой, с длинными темными волосами, разделенными прямым пробором, на том плате запечатлелся. Затем, царь города Эдессы чудотворной силой Плата исцелился от проказы. Так что, все Спасы Нерукотворные писались и пишутся с подлинного оригинала.
А образ Богоматери запечатлен евангелистом Лукой – по сути дела, портрет с живой натуры.
Искусствоведение, известно, зиждется на принципах эволюции: одно «хорошее» вытекает из другого «хорошего». Питается и вытекает… Может быть, оно и скачками вытекает, с бульканьем, но в своей сути предыдущее всегда содержит.
Вот и лики на фресках, принцип их изображения искусствоведы обнаруживают в античном надгробном портрете. Приглашают в Московский Музей Изобразительных искусств посмотреть «Фаюмские портреты», века первого или второго, из местечка Эль-Фаюм в Египте. Мне удалось пока смотреть репродукции. Портреты впечатлили. Люди на них со всей очевидностью пребывали по ту сторону земной жизни. Взгляд огромных глаз проходил сквозь меня и, опять-таки со всей очевидностью, видели они нечто мне недоступное… недоступное ни мне, ни вам – ни нам. – Вот этот-то принцип, говорят искусствоведы, и был использован и развит до предела в византийском иконописном каноне. Только не было ли всё с точностью до наоборот? Земля Египта в первых-вторых веках славилась христианскими мистиками, сильным духовным полем. А портреты из Эль-Фаюма никакой видимой связи с прелестной антикой не имеют. Нет, что-то тут не так!..
Фаюмские портреты
А как же «первоявляенные иконы» – продукт религиозного озарения, видeний и видений? Икона «Христос-Пантократор» рождёна на Афоне задолго до оформления канона, но вот уже 14 столетий Христа-Пантократора все богомазы пишут подобно.
Нет, кого как, а меня не уговоришь. Как бы произвольно не складывался иконографический канон – как будто сам собой, но без подсказки, без божественного поправления никогда бы в той стройности и строгости, в которой явил себя всему миру, не сложился. Не могу удержаться и не высказать догадку, точнее – предположение (и предполагаю, что никогда моё предположение ничем более точным и основательным, чем простое предположение, не станет). Если иконоборческая ересь и не была Промыслом, то не случилась ли она по попустительству Всевышнего, и попустительству не снисходительному, а принимая во внимание, что на финале иконоборчества появились иконы, не вызывавшие уже упреков в язычестве и идолопоклонстве, появилась новая иконография, то не было ли то Попустительство Благосклонным?! Сходным с попустительством сожжения двух соборов Святой Софии в преддверии главного храма христианского мира?
Тут и подошёл рассказ к ПЕРСОНАЖУ.
К персонажу знатному, славному, великому.
В европейской культуре – два таких.
Микеланджело Буонарроти, отразивший в творениях духовный кризис Позднего Возрождения (и, конечно же, свой собственный духовный кризис), и за восемьсот лет до него – Иоанн Дамаскин, цельная христианская душа, создавший цельные системы для многих сторон христианской жизни,.
Общее их сходство – разносторонняя одарённость. Разносторонняя и мощная.
Великий поэт, крупнейший богослов и борец за православие Иоанн-Мансур, эллинизированный араб, прозванный Дамаскиным, родился в христианской семье и жил, как можно догадаться, в Дамаске. Сын крупнейшего чиновника при Сирийском халифе. Образование получил домашнее, но разностороннее: философия, математика, музыка, астрономия (и конечно же – астрология)… и, биографы говорят, глубокое, и этому можно верить, потому что удалось ему потом унаследовать от отца высокую министерскую должность «великого логофета» – в Византии это что-то вроде министра финансов, а как в Сирии, я не знаю.
Но как получалось сочетать Иоанну Дамаскину непростое государственное служение с разносторонним творчеством!
Иоанн – автор церковных песнопений, в которых христианский мир до сих пор черпает силу. Считается, что именно он составил пасхальный канон, могучий гимн "Воскресение Христово видевше". Лаконичность и живость языка, трогательный лиризм и глубина мысли – все это делает Дамаскина величайшим поэтом Византии и всего христианского мира. Не случайно его прозвали "златоструйным".
С поэзией Дамаскина сливается его музыкальная деятельность. Его трудам принадлежат первая церковная система нот и издание сборников христианских песнопений.
Еще более Иоанн Дамаскин известен как богослов.
Помню замечательный «Гимн вторичности» одного мало известного современного автора. В Гимне восславлялись идущиепоследу. Автор доказывал, что все великие фигуры в искусстве имели предшественников, оставшихся в тени или в небытии. И заслуга великих – в чутком распознании ценности новизны и спохватном её присвоении.
Иоанн Дамаскин принцип вторичности начертал на своём знамени. Его девизом было "Не люблю ничего своего", а методом работы, следуя аристотелевской логике, – компиляция. И хотя богословие Дамаскина даже по средневековым меркам было лишено оригинальности, однако он сделал то, что необходимо было сделать: благодаря его усердию и устранению из церковных догматов множества противоречий православное вероучение обрело стройную систему.
Его труд оказал огромное влияние на будущие поколения православных и католических богословов, и до сих пор является основным источником основ христианского вероучения.
Ну, а для нашего повествования и для господ искусствоведов Иоанн Дамаскин интересен прежде всего как яростный воитель с иконоборческой ересью и создатель теории Священного образа, положившей начало канонизации иконописи.
Складывался ли христианский иконографический канон самопроизвольно, как утверждает искусствоведение? – Как говорят в народе, «мо-быть». Мо-быть и складывался, но только сложил его окончательно один человек – преподобный Иоанн-Мансур. Кощунственно отрицать в этом волю Всевышнего, но следует помнить, что проявляется она, как правило, в связи со всяким объективным, что и позволяет неверующим пребывать в своих заблуждениях.
Согласно теории Иоанна-Мансура изображать святых допускалось лишь в символическом и аллегорическом виде, а сюжеты следовало брать лишь житийные и из Священного писания, а Христа разрешалось писать лишь в том виде, в котором он пребывал на земле и нельзя было писать образ Бога-Отца… Нельзя было писать образ Бога-Отца. Кто был в московско-лужковско-железобетонном храме Христа Спасителя образ Бога-Отца видел.
И ещё была одна строчка в тексте теории Священного образа, очень существенная для финала нашего рассказа про Иоанна-Мансура: «Иконы чудотворны, так как несут в себе часть божественной силы того, кто на них изображен». – И вот почему эта строчка нам важна…
В период создания Иоанном-Мансуром теории Священного образа произошло с ним НЕЧТО, и узнать про это многим моим читателям, боюсь, будет неприятно. А некоторым даже отвратительно. Так что, заранее кланяюсь, приношу извинения.
Иоанн-Мансур, напоминаю, работал у сирийского халифа в крупной министерской должности. А в пору описываемого события, на должности императора в Византии работал человек по имени Лев III Исавр. Страстный иконоборец. Иоанн-Мансур пытался его образумить. Писал письма. Написал аж три трактата в защиту иконопочитания и направил императору. Всё это имело для Льва Исавра неприятнейший резонанс – Иоанн-Мансур был знаменит и почитаем. Лев Исавр ярился, но ничего не мог поделать: Иоанн не его подданный, не работал на него, не подчинялся ему. Но дело для императора не оказалась всё-таки уж очень сложным. Потому что, если чего в политике не добиться добром, то всегда можно задействовать, как говорят нынешние кремлёвские ангелочки, административный ресурс. Было составлено подложное письмо, в котором дамасский министр Иоанн-Мансур якобы предлагал императору Византии помощь в завоевании сирийской столицы. Это письмо и ответ на него императора были направлены халифу. Далее – просто. Иоанна сняли с должности и в наказании отсекли кисть правой руки. Отсечённую кисть повесили на городской площади. Спустя время Иоанн получил отсеченную руку обратно. А далее произошло то, что читать многим, как я уже беспокоился, будет отвратительно. То есть про то, как безвинного осудили и руку отрубили – ну, чего в истории не бывало! Правда? А вот то, что за тем… А далее было так. Иоанн-Мансур затворился у себя, приложил кисть к руке и стал молиться перед иконой Богородицы. Через некоторое время заснул. А утром проснулся. Проснулся и обнаружил, что рука приросла. Тогда Иоанн заказал мастеру серебряную копию своей отрубленной и приросшей кисти. Когда получил заказ, прикрепил серебряную кисть к иконе, перед которой молился. В благодарность об исцелении написал песнопение «О Тебе радуется…». Ну, а отношения с халифом конечно не восстановились, Иоанн уехал в Иерусалим, где и принял постриг. А икона Богоматери с прикреплённой серебряной кистью хранится на Святом Афоне. И много уже сделано списков с этой иконы, а сама икона получила наименование «Троеручница». Ну, а я ещё раз приношу господам неверующим извинение: история для неверующих отвратительна, потому что по фабуле – сказка, но с учётом историчности персонажа и широкой известности факта чудесного его исцеления – историческое событие. И где же взять повод для скептической ухмылки? А, узнав обо всём таком из текста, даже некому свою скептическую ухмылку и показать-то!
