Это было общество «Книголюбов». То есть, общество любителей книг. Любителей неких предметов. По латинскому – specificus, то есть специфических. А по-простому: печифических
Теперь обо мне.
Я тоже был членом некоего общества. Тоже печифического. Называлось: «Клуб-81». Его члены любили сочинять тексты: поэтические, прозаические, концептуальные, прочие… Только тем и занимались: с о ч и н я л и. Очень любили это дело. В силу такой великой любви слыли любителями. В самом деле, профессионалы, которые делали это ради хлеба, вряд ли любили его так, как любили это дело мы! Впрочем, за всех профи не поручусь. Власти, нет-нет, да выявляли в их среде фанов и со скандалами препровождали (переводили, скидывали) в простые любители. Истории известны.
И хотя мы очень любили своё дело, статус свой – по латыни status quo - (социальный и общественный) не любили. Не любили очень! Казался несправедливым. Не давал нам то, не позволял того… другого и десятого…
Главное, конечно, тексты!
Тексты, которые сочиняли, мы алкали видеть в гранках, в «сигналах», а там - и в «массовых», и по «прилавкам» разносимых, по «публичным-городским-районным-школьным-сельским», и - за границу, по линии Совкнига. И «Ленин-сталин-нобель-гос», и высшей ставки гонорар. Аплодисменты. Миллионы писем! Восторженных. Рецензии! Повсюду. И в отрывном календаре. На каждый день – по отзыву. Простые читатели. Именитые – тоже. И переводы! На все афро-китайские. По нашим текстам - экранизации, инсценировки, романсы Глинки и Римского-Корсакова. Всенепременно - творческие командировки. В капстраны. И уютный ресторанчик. Для нас. Наших друзей. Жен, подруг. С дешевым коньяком. Дешевым или бесплатным. За деньги – сигареты.
Покладистые россияне за неимением «обычной» всегда писали на «гербовой». Или «обёрточной».
За неимением того, другого, девятого и десятого, мы всё же принялись устроять наше общество, наш «Клуб-81» по известному «гербовому» образцу: Союзу Советских Писателей: свой Дом писателей – пыльный подвал на Фурштатской, обязательная мебель для обязательных заседаний – два ломаных стола и скамейки, а структура - тоже секционная (проза, поэзия, «детская», критика с филологической заумью, и переводчики), и выборы клубных начальников так же - двустадийные (так же - не прямые, так же – не демократические), и, конечно же, кое-какие интриги, кое-какие склоки – всё как у профи. И, конечно же, - встречи с читателями… Не с «нашими», а с читателями книг членов Союза Советских Писателей. И на это дело, то есть на сведение, соединение «не наших читателей» с нами, определили (постановили и утвердили) меня.
Не помню, почему?
Не помню или никогда не знал.
Возможно потому, что я мог обрядиться в отутюженный костюм, белую сорочку, галстук. Чистил башмаки и обладал навыком разговора с официозами.
Началось всё со скандала.
Скандалил не я. Не члены клуба. Не читатели, которые пришли на встречу с нами, и сидели спокойно, в ожидании развязки. Расскандалился директор Дома архитекторов. И был прав. А виноват был я. Я его охмурил, а он, узнав об этом, рассвирепел.
Неделю назад я возник в его кабинете, в его дворцовом апартаменте в отутюженном костюме, белой сорочке, галстуке, в начищенных башмаках. Уверенно уселся в предложенное мне гостевое кресло (ампир, бронза, парча), и опершись локтём левой руки на подлокотник принялся и з л а г а т ь: «Союз Писателей», «творческое объединение литераторов», «Клуб-81», «просветительская программа», «выступления на городских площадках», «союз поэзии и музыки», «союз Эрато, Каллиопы и Полигимнии», «архитектура имеет богиню? – жаль, жаль!» - и речевые акценты усиливал похлопыванием по колену правой ноги ладонью правой руки. При этом я не врал. Ни грамма. Ни миллиграмма. Честное пионерское! Формально нёс абсолютную правду. Формально – так. Фактически - абсолютную ложь. – Называется такое: не соврав соврать. Я создавал впечатление. Ложное. Намеренно ложное. Этот «Корбюзье» по своей художественной натуре был впечатлительным. Я воспользовался. Короче, директору «Корбюзье» почудилось, что к нему пришёл Фолкнер и предлагает задарма большой литературно-музыкальный вечер силами лучших городских поэтов и музыкантов. Силами лучших городских профи, которые за такое обычно гребут деньг?, а тут хотят задарма. То есть, предлагают халяву. Почему так? – их дело, но отказываться глупо. «Фолкнер» и «Корбюзье» разговаривали на равных и обо всём договорились. На прощанье он с энтузиазмом тряс мне руку, умилённо глядя в лицо, пытаясь, видимо, хорошенько запомнить портрет Фолкнера.
За пару минут до начала концерта, уже после второго звонка, случилось так.
В комнате за сценой музыканты Сергея Курёхина вовсю дудели и пиликали, настраивая инструменты, а я уговаривал их это дело прекратить, потому что через две минуты Алёша Шельвах, Витя Кривулин, Оля Бешенковская и Аркадий Драгомощенко начнут читать стихи, а они говорили: «Как начнут – прекратим». А я не очень-то верил и беспокоился, что, вот, поэтическая команда начнёт читать, а музыкантская команда не выдержит и начнёт дудеть. А Серёжа Курёхин сказал: «Не дрейфь, всё будет хорошо». И только сказал, за мной пришли.
По тому, как девушка, пришедшая за мной, на меня смотрела, я понял: литературно-музыкальный вечер не состоится, а взамен произойдёт нечто гнусное, какая-то особо неприличная дрянь.
Следовало прошествовать через зал.
Зал был полон.
Мне удалось уловить знание зала. Увидев меня, шествующего за худосочной девицей, зрительская публика поняла, что зря пришла. Поняла, что некий «дядя» отменяет «вечер» и менеджер литературно-музыкальных подпольщиков уже повязан (хотя я шел еще без наручников). Дело для той эпохи обычное.
В фойе перед залом, опершись задницей на мраморный подоконник, поджидал меня товарищ-директор-Корбюзье. Почему-то не смотрел на меня как на Фолкнера, и описывать, как он смотрел, даже спустя двадцать лет не хочется. В ответ на «Здравствуйте!», сказал: «Кто вы такие?!» - сказал как выплюнул, в ответе не нуждаясь, и сразу продолжил: «Вы меня обманули. Вы себя выдали не за тех, кто вы есть. Я отменяю вечер». – Сказал, как припечатал. «Кто вы такие?» – вдруг спросил. На этот раз спросил. То есть проявил любопытство. Всякая «корбюзье», даже - «директор», всегда хотя бы чуть-чуть любопытна. Малое его любопытство повернуло дело. Я раскрыл рот.
Я рассказал, кто мы такие. В терминах эпохи пояснил, что Союз Писателей – наша «крыша»…
«Вас там не знают! Я сейчас разговаривал с Правлением, с «тем-то», «тем-то» – возмущался директор, убеждённый в том, что я продолжаю его дурить.
«Вы разговаривали с идиотом, который нас не знает, а я соединю вас…
«С идиотом, который вас знает?».
«Только бы застать!..» - сказал я.
И мы переместились к телефону.
Калиопа и Полигимния в тот вечер были неподалёку. Наверняка так. Потому что «умнику», который нас знал, делать что-либо в столь поздний час в Доме Писателей было нечего, но «подошедшая к телефону» сказала, что он «здесь», но! - на собрании, и вызвать с собрания невозможно, и только она сказала, в собрании объявили перерыв, но надо было, чтобы «подошедшая к телефону» согласилась нашего «умника» отыскать и позвать, а она не соглашалась, и во что бы то ни стало следовало её уговорить, но она кричала в телефонную трубку, что уговаривать не надо, потому что ничего не получится, потому что она не может бегать по всему Дому в поисках кого-то - не её обязанность, потому что - свои дела и потому что - не может – и чтобы я это понял, принялась визжать, но мне другого не оставалось, как переждать её визг, и, повизжав минуту, она отправилась на поиски, но больших надежд, что она отыщет у меня не было, но «подошедшая к телефону» отыскала и «тот, кто мне был нужен» сказал в телефонную трубку «Алло!»
Наконец-то директор-Карбюзье разговаривал с настоящим «Фолкнером». «Настоящий Фолкнер» сказал нашему Карбюзье всё что нужно, чтобы концерт начался. И он начался. С часовым опозданием. Публика не разошлась. Никто. По-видимому, это были не только читатели книг членов Союза Писателей, но и поклонники таких муз, как Эрато, Каллиопа и Полигимния. Меня особенно беспокоили подопечные Полигимнии. Музыканты Сергея Курёхина и репертуаром, и внешним видом были слишком экзотичны для чопорного дворцового зала. Лет пятнадцать до этой истории одна лихая архитектрисса-общественница организовала здесь выступление шамана из племени Нихви. Его пляски с большим бубном, его северные тамтамы привели в мистический ужас начальников «архитекторского домика» и заполярного волхва, жреца и мага чуть ли не стащили со сцены. Мистический ужас я прочёл в глазах служителей «домика» и на этот раз. Но второго скандала не случилось. Правильно сказал Курёхин: «Всё будет хорошо». - Обошлось. Как писали часто в те годы газеты: «Побольше бы таких собраний» – говорили рабочие, расходясь».
Теперь про общество «Книголюбов».
С этого, помнится, начал рассказ. С этого общества. Пичифического.
Возможность зарабатывать деньги литературным трудом было для нас важно не столь в прагматическом смысле, сколь в идеологическом. В этом случае как бы изменялся социальный статус. – «Как бы», но! - изменялся. Изменялся в глазах семьи (жены, тещи, детей), друзей и милиционера. И в твоих (то есть – в наших) собственных глазах твой (то есть – наш) социальный статус тоже менялся. И чьи «глаза» важнее – априори не скажешь. Когда как.
Огромный военно-производственный монстр со школьно-пионерским названием «Ленинец» имел своих любителей книг – «книголюбов». Хорошие книги относились к разряду дефицита, и как всякий дефицит не продавались, а распределялись. Конечно же - за деньги, то есть, – как бы продавались. Но деньги не считались главной жизненной проблемой. Главной проблемой было: раздобыть дефицит. - То есть, всё-таки – распределялись.
Кроме Нового Года иноземные праздники страна не праздновала, а своих почти не имела. Праздники тоже получались дефицитом. И когда приходил праздник, его праздновали уже все: пенсионеры, трудящиеся, школьники… праздновали и «книголюбы». Для книголюба праздник – книга! А начальники главным полагали – праздничный ритуал. Чтобы заполучить книги, «книголюбы» соглашались на ритуал.
Праздник для «книголюбов» объединения «Ленинец» начальники жизни придумали таким…
Торжественная часть, концерт, танцы… и только после этого заработает книжный прилавок. Концерт для книголюбов придумали исключительно литературным. Для литераторов выделили деньги. «Обязательное условие, - говорил мне молодой «общественник», - весёлые тексты. Для наших книголюбов концерт – обязаловка. Хотите, чтобы вас слушали, - читайте смешное». Пессимистическое восприятие жизни было характерно для членов «Клуба-81», впрочем, как и для всего художественного андерграунда. Выявить авторов с весёлыми текстами оказалось делом не простым. Удалось выявить вот таких авторов… Во-первых, я выявил у себя один смешной рассказик. В арсенале любимого мною ещё с юности, с хрущевской оттепели, поэта Эдуарда Шнейдермана я обнаружил несколько, хотя и мрачноватых, но всё же весёленьких стишат. Весьма кстати случились тексты Аркадия Бартова, ныне живого классика-концептуалиста, который ко времени нашего рассказа успел изваять своего «Мухина», прописанного сейчас в «золотом фонде» современной литературы. Четвёртым в команду я пригласил Олега Григорьева. Если меня и покусывали сомнения, будут ли «ленинские (м.б., ленинец-кие - ?) книголюбы» нас слушать, то в успехе Григорьева я был уверен, почитая его за верняк. «Пойдём с нами, Олешек, - сказал я. – Деньги заплатят!»
Дворец Культуры. Мрачное конструктивистское строение. Обшарпанные «холодные» интерьеры. Тусклое освещение. Огромный зрительный зал, всего лишь на четверть заполненный «книголюбами». На сцене то, что тогда называлось очень точно: «торжественная часть»: за столом сидели начальники местной жизни. Поместные начальники. Сидели торжественно. За кулисами томились, поджидая «литературное действо», четверо литераторов и жена писателя Аркадия Бартова. Жена писателя Аркадия Бартова, всегда ходит вместе со своим мужем – писателем Аркадием Бартовым. Это у них семейная традиция. Впрочем, про себя мне не правильно будет сказать: «я томился». Я не «томился», я был в панике. И вот из-за чего.
Полученная мною в концертно-гастрольную студенческую пору выучка самодеятельного артиста-эстрадника привила мне понимание внешнего вида. Понимание того, как выходящий на сцену должoн выглядеть. И не только потому, что встречают по одёжке. Но и потому, что артисту полагается любить зрителя и доставлять удовольствие, в том числе и своим «прикидом». Наблюдая за выступлениями советских писателей (литературные вечера, концертные площадки), я убеждался в универсальности этого понимания. Все советские, то есть – официальные, писатели, выступали регулярно и часто. «Выступления» были надёжным заработком. Постоянной кормушкой. Писатели нарабатывали исполнительские навыки: дикция, тембр, жесты и даже походка – как выйти на сцену и как уйти. И, конечно же, внешним видом они мало отличались от эстрадных артистов. Так что, это дело – «писательская гастроль» - во всех своих частностях была надёжно не только поставлена, но и вставлена в канонические рамки.
Когда один за другим появились любезные моему сердцу литературные гении, меня охватила паника. Даже наиболее партикулярного из всех Аркадия Бартова нельзя было в соответствии с действующими в стране каноническими правилами внешнего вида выпускать на публику даже в жилконторе. А, ведь, Аркаша напялил на себя даже пиджак! Стоит ли говорить, что на Олеге Григорьеве никаких пиджаков, смокингов, фраков не висело. Но главное моё потрясение еще только входило в здание ДК, оно ещё только – вот вошло, оно ещё только начало подниматься по лестнице, оно ещё только - вот идёт по фойе в закулисное пространство, и вот - оно возникло! оно с интеллигентской застенчивостью улыбалось и здоровалось… ОНО было - Эдуардом Шнейдерманом. Самым невероятным в обличии Эдуарда Шнейдермана были его штаны! Такие штаны невозможно представить и трудно описать. - Вовсе не рваные, но пожившие на этом свете по меньшей мере несколько десятков лет и сказать из какого материала (джинсовая ткань, «бостон») их сотворяли – сказать было невозможно, а какого они цвета? – что-то серовато-голубоватое с оттенками и переливами – точнее не скажешь, и весьма достоверным окажется утверждение, что с утюгом шнейдермановские штаны никогда не знакомились, но такая рецензия мало поможет делу воссоздания облика штанов, поэтому предлагаю представить себя (или кого-то), как из стиральной машины вытащили штаны и тут же напялили, и отправились на бал. Или на литературный вечер. На своё выступление. – Надеюсь, теперь ясно. Ясно, что такие штаны на сцену выпускать нельзя, какие бы замечательные стихи содержащийся в этих штанах поэт не собирался бы прочесть. К тому же этажом выше, то есть там - над штанами, некая полуспортивная куртюшечка имела вид очевидно приватно-домашний, поэтому и её праздничным книголюбам лучше было не показывать. – «Лучше бы», «было бы», «бы-бы-бы», «бы-бы-бы»…
Мы начали литературный концерт. Мы его провели. И мы его закончили. По своему качеству, по уровню текстов это был классный концерт! Уже когда Бартов читал своего «Мухина», в фойе врубили танцевальный музон. Молодые книголюбы затрусили в фойе. Олег Григорьев, как ударный номер, читал последним. Среди оставшихся в зале пролетел слух, что начал работать книжный киоск. Книголюбы помчались из зала. Олег ушел со сцены. Я поблагодарил пустой зал за внимание. Жена писателя Аркадия Бартова сказала, что всё получилось замечательно! За кулисы пришел молодой общественник, по современному – менеджер вечеринки. Сказал «спасибо». На вопрос: «Как впечатление?» – ответил: «Ну, лично у вас всё было нормально, а вот э т и ! - и сморщившись кивнул на нынешних классиков. – А что этот «последний»? (про Олега Григорьева) Вообще какие-то идиотские стихи!.. Бред какой-то! Да и… выглядели все!..» - и горестно махнул рукой.
Денег нам не заплатили.
Денег нам не заплатили и, думаю, были по-своему правы.
Чтобы получить книгу книголюбам приходилось скучать в зрительном зале и танцевать фокстроты. – Это была их жизнь. Нормальная жизнь. И никто не имел права намекать, что такая их жизнь - сплошная бредятина! Намекать, да ещё в стихах! Да ещё – со сцены! Да ещё – в таких штанах! – сами вы «бредятина», господа литераторы!
Список литературных и литературно-музыкальных вечеров «Клуба-81» за годы его существования длинный. Почти все вечера прошли «успешно» или «очень успешно». Рассказывать смысла нет. Интереснее и поучительнее говорить о «провалах». К 87-му году в одном из Дворцов Культуры клуб уже имел абонемент своих литературных вечеров. По городу расклеивались афиши. Известность «объединения» как на дрожжах поднималась. А вот заполняемость зала катастрофически падала. Наступил день, когда не пришел никто. Писатели собирались разойтись, но тут с опозданием появились два зрителя. Мой друг Саша Цыбин и его сын-подросток. Авторы решили не отменять выступление и читать для моего друга и его сына. Получилось всё очень хорошо. Получилась редкая полнота контакта зала с выступавшими. В конце программы писатель Игорь Адамацкий подробно ответил на вопросы моего друга Саши и его сына Сени. Катился 87-ой год. Питер сражался за сохранение старых стен «Англетера». Интересного чтения уже - доставало и - с избытком, и нужда в устной литературе развеялась. Авторы андерграунда из «любителей» готовились к переходу в разряд «профи». Но вот, готовился ли кто-нибудь из «профи» к переходу в «любители»?
Начиналась новая литературная эпоха.
