Светлана Шмельцер Из книги "В поисках утраченного равновесия"
В обозримом прошлом
I
С чего бы мне начать? Попробую с погоды.
Жара течет, как мед, на землю с небосвода.
К чему ни прикоснись, все плавится и тает,
И голубь, под карниз забившись, засыпает...
II
А может лучше так: глоток воды из фляжки,
и снова и душа, и окна - нараспашку!
И стоит лишь тебе отвлечься на мгновенье,
как я уже дарю тебе стихотворенье.
Подарок - огого! Но ты пожмешь плечами:
Ведь нету ничего ТАКОГО между нами.
И в сердце мне печаль тихонько постучится,
а больше ничего сегодня не случится.
III
А значит, надо так: напиться, но не сильно,
а именно вот так, чтоб не мешали крылья.
Нести ужасный вздор, размахивать руками,
и повторять вослед за мудрым Мураками:
Все горе - от ума, а ты танцуй, дуреха!
Еще придет зима, еще нам будет плохо!
Для равновесия нам так немного надо:
на два рубля тепла, на три рубля прохлады...
***
При чем же здесь гармония, мой друг,
когда душе то холодно, то душно,
и сердце вырывается из рук
то бабочкой, то шариком воздушным.
Его полет на сей раз недалек -
до нашей с Вами следующей встречи.
Ему бы все сидеть у ваших ног,
внимая звукам чужеземной речи...
Ему бы все... А мне? А я? Что я?
Мне до меня нет никакого дела.
Должно быть, потому душа моя
все чаще отделяется от тела...
Душа моя!
Мой шарик голубой!
Не улетай!
Возьми меня с собой!
Похоронный марш
Это мы. Это наши крылатые кони.
Их копытам уже не коснуться травы.
Им уже никогда не уйти от погони.
Нам уже никуда не уйти от любви.
Это мы. Это наши счастливые лица
Запрокинуты к небу. И падает снег.
Это к нашим кормушкам слетаются птицы
И находят у нас и еду, и ночлег.
Это мы. Это наши живые ладони
Согревают, как могут, январьскую ночь.
Но любовь умерла, и крылатые кони
унесли ее прочь.
***
С утра сегодня дождь идет.
Я вышла - и промокла мигом.
Вода холодная течет
вдоль подоконника, на книги.
"Ну и пускай. Мне все равно!"-
твержу замерзшими губами.
Как ни распахивай окно,
не дотянуться до тебя мне!
Бежит холодная вода
за воротник. Немеют пальцы.
Ты уезжаешь навсегда.
Я не пойду с тобой прощаться!
***
Четыре дня глотали чай прохладный,
сближая плечи, головы и руки.
Четыре дня блаженно и отрадно
друг другу говорили друг о друге.
И в полумраке временного крова
казалась чудом всяческая малость,
и каждое движение и слово
свечою оплывавшей освещалось.
Дни временем, как воском, истекали,
безудержно, безгрешно и беспечно.
А что мы слов прощальных не искали,
так мы ведь думали, что так и будет вечно!
Поэтому нам больше нет возврата
туда, где с четверга по воскресенье
играли мы с тобой в сестру и брата,
разлученных задолго до рожденья.
***
Чужая ночь, чужое утро,
и завтрак на столе чужой.
Вы поступаете так мудро,
не торопя меня домой.
Домой, в раздор и беспорядок,
домой, в разлад и суету,
в кошмар загадок и догадок,
в неправоту и немоту.
Где стены давят, а не лечат.
Где замкнут наглухо тот круг,
в котором страх меня за плечи
обнимет, словно старый друг.
И я врасту по пояс в землю.
Колыбельная для мамы
Снег за окном превращается в дождь.
То и другое - вода, а не слезы.
В обмороке и каштан, и березы.
Им еще хуже, чем мне.
Честное слово, им хуже, чем мне
здесь, в этой комнате, где я болела,
маму звала, чтоб пришла, пожалела,
в полубреду или полувосне.
Тени как стража стоят по углам.
Не отвечают они на вопросы.
Смертны мы все, и каштан, и березы,
им еще хуже, чем нам.
Честное слово, им хуже, чем нам.
Не подойдет к ним на цыпочках мама
и не поправит на них одеяла,
не прикоснется губами ко лбу.
Может быть, будет зима еще, нет?
Выпадет снег и ударят морозы
и оживут и каштан и березы...
И мама приснится мне...
Декабрь в Берлине
Когда тоска любовью притворяется и за сердце, как за руку, берет,
то мучается душенька и мается,
кричит во сне и мамочку зовет.
Пора промозглая, тоска кромешная,
и под ногами – мертвая листва...
Душа моя, сестрица безутешная,
ну потерпи, чуть-чуть, до Рождества!
Но, находя особое величие
в тоске, что посильнее, чем любовь,
душа страдает от косноязычия
и от невнятных и ненужных слов,
от фальши, то случайной, то намеренной,
от осени, забывшей стать зимой, -
и кружит, как последний лист, растерянно,
над остывающей в беспамятстве землей.
В отчаянье от этого кружения,
я забываю лица и слова.
Лишь сердца бестолковые движения
напоминают мне, что я жива.
Дурман ванильный, запах апельсиновый,
и в Рождество бездарная игра...
В кармане куртки дремлет лист осиновый,
в ладони мне
спустившийся
вчера.
