№11/2, 2011 - 22 ноября 1801 года родился Владимир Иванович Даль, русский учёный и писатель. Прославился как автор «Толкового словаря живого великорусского языка»


Для сведения

Владимир Иванович Даль родился 10 (22) ноября 1801 года в Лугани (из местечка вырос со временем город Луганск), умер 22 сентября (4 октября) 1872 года в Москве.
Ог получил образование в петербургском Морском кадетском корпусе и на медицинском факультете Дерптского университета.
Служил офицером на флотах Черноморском и Балтийском, военным врачом в сухопутных частях, чиновником особых поручений при Оренбургском военном губернаторе, позже – при министре внутренних дел, одновременно директором «особенной» (то есть особо важной и секретной) канцелярии при том же министре, одновременно секретарем при товарище министра уделов, наконец – управляющим Нижегородской удельной конторой.
Он участвовал в русско-турецкой войне 1828-1829 годов, был при осаде крепостей Силистрии и Шумлы, отличился в сражениях под Кулевчами и на реке Камчик, вместе с русской армии перешел через Балканы и вновь отличился при взятии Сливио и Адрианополя. Затем он участвовал в Польской кампании 1831 года и в неудачном Хивинском походе 1839 года.

Даль много колесил по России, несколько раз пересекал ее с севера на юг и с запада на восток, объехал Прибалтику и Белоруссию, Молдавию и Украину, Приуралье и Поволжье, Башкирию и Казахстан. Всюду, где ему случалось живать и бывать, он неизменно вел наблюдения как этнограф, натуралист, статистик. 19 сентября 1945 года в Петербурге, на квартире Даля, состоялось первое заседание Русского географического общества.

Еще прежде того, как были признаны заслуги Даля-лексикографа, Академия Наук избрала его членом-корреспондентом по отделению наук естественных.

Даль понимал толк в земледелии и торговле, коневодстве и рыболовстве, возведении домов и судостроении; он сконструировал и навел плавучие мосты через полноводные реки – Вислу и Урал. Он знал многие ремесла – по собственному его признанию, с детства любил «копаться над какой-нибудь ручной работой»: умел сколотить табурет и выточить на станке шахматы, соорудить модель корабля и изготовить тончайшее украшение из стекла.

В «Толковом словаре» нет распространенного ныне слова «полиглот» - Даль предлагал взамен: «многоязычник». Сам он, кроме русского языка, знал немецкий, французский, английский, знал также украинский, белорусский, польский, читал и писал на латыни,
Изучал болгарский и сербский, владел татарским, башкирским и казахским. Он освоил к тому же несколько «условных» языков – торговцев-ходебщиков, или офеней, костромских и нижегородских шерстобитов, калужских прасолов, рязанских нищих, столичных мошенников – и составил словарики некоторых из них.

В течение сорока лет Даль выступал в литературе под собственным именем и под псевдонимом Казак Луганский. Полное собрание его сочинений, изданное в 1897-1898 годах, далеко не полно, хотя состоит из десяти томов (почти четыре тысячи страниц текста!). В них напечатано 145 повестей и рассказов, 62 короткие истории из сборника «Солдатские досуги» и 106 коротких историй из сборника «Матросские досуги», несколько статей и очерков. Но есть еще «Очерки русской жизни», есть произведения для детей, есть стихи, напечатанные лишь однажды и ненапечатанные вовсе; есть пьесы, хранящиеся в архиве; есть множество статей на разные темы, разбросанных в периодической печати прошлого столетия и ни в одном собрании сочинений не помещенных (часть из них поныне не обнаружена и не учтена); есть труды по наукам естественным, среди них известные в свое время учебники «Ботаника» и «Зоология»; есть проекты и докладные записки – об улучшении быта помещичьих крестьян, о преобразовании земского суда, о преобразовании полиции, о монетной системе, о лечении сибирской язвы, и другие, самые разнообразные, погребенные в недрах министерских архивов; есть, наконец, бесчисленное количество писем, опубликованных, неопубликованных и до сих пор не найденных.

Кроме множества слов, Даль записал тысячу сказок – он отдал их безвозмездно составителю знаменитого издания «Народные русские сказки» Афанасьеву; свои записи народных песен (около трехсот) подарил собирателю Петру Киреевскому; богатое собрание лубочных картин отослал в Публичную библиотеку...

Даль был дважды женат. У него было пятеро детей. На старости лет появились и внуки.

Он любил простой уклад жизни («днем работать, а ночью спать»), простую одежду («не на кафтане честь, а под кафтаном»), простую пищу («наедаться досыта одним блюдом»).

В скупой автобиографической заметке, подводя итоги, Даль писал: «Во всю жизнь свою я искал случая поездить по Руси, знакомился с бытом народа, почитая народ за ядро и корень, а высшие сословия за цвет и плесень, по делу глядя, и почти с детства смесь нижегородского с французским мне была ненавистна, как брюква, одним одно кушанье из всех, которого не люблю».


Владимир Порудоминский
ИЗ ЗАМЕТОК ДАЛЕВЕДА

Давний долг

Ни один труд Владимира Ивановича Даля, даже прославленный «Толковый словарь живого великорусского языка» и сборник «Пословицы русского народа», не вызвал такого горячего отклика современников, как несколько страничек из опубликованного в журнале «Русская беседа» (1856, т.III) «Письма к издателю А.И.Кошелеву». Именно так: несколько страничек из... Даль захватил в статью ряд вопросов, которые почитает важными и отвечающими злобе дня, но критики выбирают из всех один-единсвенный, обозначенный ими в полемике «мнениями г. Даля» о грамотности, - вершат суд и выносят приговор.

Приговор (почти!) единогласно обвинительный, и то, что судьи при этом по своим убеждениям люди совершенно разные, консерваторы и либералы, славянофилы и западники, освободители и охранители, то, что на статью сочли нужным отозваться столь важные представители российской общественной жизни, как Чернышевский и Константин Аксаков, Достоевский и Салтыков-Щедрин (перечень можно продолжить), то, наконец, что полтораста лет, минувшие со времени опубликования и (почти!) безоговорочного, шумного осуждения «мнений г. Даля», обогатили нас известным историческим опытом, - все это оправдывает попытку вновь задуматься над ними.*

Если совсем коротко передать эти самые «мнения г. Даля», отцедится примерно следующее. «Некоторые из образователей наших ввели в обычай кричать о грамотности народа и требуют наперед всего, во что бы то ни стало, одного этого... Но разве просвещение и грамотность одно и то же? Грамота только средство, которое можно употребить на пользу просвещения и, противное тому – на затмение. Можно просветить человека в значительной степени без грамоты, и может он с грамотой оставаться самым непросвещенным невеждой и невежей, то есть непросвещенным и необразованным, да сверх того еще и негодяем, что так же с истинным просвещением не согласно». Даль убежден в необходимости просвещения: восставать против него может лишь тот, кто «полагал бы сущность жизни нашей не в духе, а во плоти». Он понимает, что без грамоты нет просвещения, но условия жизни не открывают для простолюдина, усвоившего аз-буки, пути к истинному просвещению. Грамоте не находится места в той жизни, которой он живет. Грамота же, сама по себе без умственного и нравственного образования, ничему не вразумит крестьянина. – скорее собьет его с толку, а не просветит». Ошибочное, неосновательное знание ставит под сомнение, разрушает традиционную систему представлений, ее нравственные основы. Даль возражает не против грамотности, а «против злоупотреблений ее, тесно связанных с нынешним бытом народа и с обстановкою его»

Критики оставляют без внимания эти оговорки. Добролюбов клеймит Даля «упорным врагом крестьянской грамотности». Народные защитники слева и справа, на все лады объясняют Далю его неправоту.

Итак, прежде нежели распространять грамотность, необходимо распространить «истинное» просвещение, - иронизирует Салтыков-Щедрин. – Вам, может, странно покажется, что тут дело как будто с конца начинается, но иногда это, так сказать, обратное шествие необходимо и вполне подтверждается русской пословицей: «Не хвались идучи на рать...». Сатирик подметил слабину в суждениях Даля, но Даль, усомнившись в том, что обучение грамоте и есть просвещение, не определяет, где начало, а где конец, не берется отвечать на вопрос, как внедрить умственное и нравственное образование без грамоты. Он лишь указывает на сложность приобщения народа к истинному просвещению, не верит, что задача сама по себе решается «хронологической» последовательностью действий. «Сделав человека грамотеем, вы возбудили в нем потребности, коих не удовлетворяете ничем, а покидаете его на распутии».

Даль не страшится открыто заявить, что не не следует «слишком старательно распространять ее <грамотность>, заботиться об ней почти исключительно» (тут же оговариваясь, правда, что так же не следует и мешать распространению грамотности в народе), но именно он, с мыслью помочь простолюдину «пройти через низшие степени к высшим», заботится о создании книг для народного чтения (на закате жизни признается, что не раз готов был целиком посвятить себя этому великому делу). «А что читать нашим грамотеям? Вы мне трех путных книг для этого не назовете», - пишет он в «Русской беседе», сетуя, что даже лубочные издания, «малополезные, но и безвредные, почти вышли из употребления. В начале 40-х годов появляются Далевы «Солдатские досуги», короткие рассказы на разные темы, перемежаемые пословицами, загадками, притчами, - по суждению сегодняшнего исследователя, «первая книга, написанная для солдат со знанием их языка, психологии и интересов». В начале 50-х – «Матросские досуги». Еще десятилетие спустя – «Два сорока бывальщинок для крестьян». Но кроме этих специальных изданий многие рассказы Даля из современной ему крестьянской и городской жизни, написанные просто и занимательно, на протяжении многих лет не сходят со страниц всевозможных сборников, хрестоматий, пособий, предназначенных «для народного чтения», «для нижних чинов», для детей, «для простого народа».

Возражения и опровержения, посыпавшиеся в ответ на статью Даля, выглядят убедительно (в самом деле: как же просвещать, не выучив грамоте?), они и по существу справедливы, если свести все сказанное Далем к этой «хронологии» (что сперва?), но они обходят стороной главную мысль статьи, выраженную, в частности, в образной формуле: «Придавать лоск прежде отделки вещи нельзя, разве для того только, чтобы обмануть наружным видом ее». Примечательно: в качестве «гибельного примера» людей, обученных грамоте, но не получивших умственного и нравственного образования, людей непросвещенных Даль называет «два ближайшие к народу сословия» (то есть помещиков и чиновничество). В назидание Далю критики подчас повторяют положения, имеющиеся в его статье, но при этом оставляют без внимания постоянную его оговорку, что он не восстает, собственно, против грамотности, что речь ведет совсем о другом. Из статьи вовсе «не следует, чтоб не надо было учиться грамоте; следует однакож, что грамотность не есть просвещение, как топор и пила не плотник. Вы скажете, ведь без пилы и топора и плотнику не бывать; правда, но и с топором не бывать плотнику, если вместо того, чтобы учиться плотничать, пойдет замки колотить. Позаботьтесь же наперед о том, чтоб ученик ваш был нравственно приготовлен, чтоб он видел в грамоте средство для достижения добра...».
Невнимание к этой истине еще многажды больно отзовется в будущем, в другую эпоху отечественной истории.

Но в конце 50-х, в предреформенную пору выступление по поводу статьи Даля оказывалось удобным поводом для обнаружения собственного сочувствия нуждам народа. Оттого и порадовавшее Чернышевского утешительное единодушие в осуждении, что повод заявить о себе удобный, - речь, в конце концов, о предмете достаточно безобидном, хотя и допускающим иносказания, не о каких-либо серьезных политических преобразованиях. В этом единодушии критика из революционно-демократического лагеря мирно соседствует с тезисом Константина Аксакова: за каждой обедней слышим, что всякое благое даяние исходит свыше, а грамота – такое даяние; ибо слово – Божий дар, а грамота есть писаное слово.

Мысль Даля заведомо упрощается для удобства полемики либо в пылу ее, а затем в этом упрощенном ее виде остается в памяти образованных россиян. Характерна позиция резкого в суждениях Добролюбова («суровый критик», по собственному признанию). В июне1857 года, то есть уже после статьи Даля в «Русской беседе», он, приехав в Нижний Новгород, где живет в то время Даль, пишет оттуда: «... Самое отрадное впечатление оставил во мне час беседы с Далем. Один из первых визитов моих был к нему, и я был приятно поражен, нашедши в Дале более чистый взгляд на вещи и более благородное направление, нежели ожидал. Странности, замашки, бросающиеся в глаза в его статьях, почти совершенно не существуют в разговоре, и, таким образом, общему приятному впечатлению решительно ничего не мешает. Он приглашает меня бывать у него, и сегодня я отправляюсь к нему...». Но несколько месяцев спустя, вновь захваченный журнальной полемикой, он произносит о Дале это свое «упорный враг крестьянской грамотности».

Чернышевский, публикуя в «Современнике» письмо читателя с возражениями Далю, в небольшом предуведомлении сожалеет (приправив соболезнование дозой иронического перца), что «Даль так мало знает нужды нашего народа», и выражает удовлетворение «неудовольствием, возбужденным во всех благомыслящих людях мнениями г. Даля», тем, что «десятки голосов раздались против его опасного заблуждения». Говоря об «опасном заблуждении», Чернышевский совершенно очевидно имеет в виду отмеченное Далем несовпадение понятий «грамота» и «просвещение» (умственное и нравственное). Тем более представляет интерес обобщенный исследователем собственный взгляд Чернышевского на этот предмет, высказанный не в журнальных сшибках: «Линия Чернышевского на просвещение народа, просвещение, понятое не культуртрегерски, а в кантовском смысле – как освобождение личности, была насильно оборвана. Просвещение – это, конечно, книга (в этом Чернышевский был солидарен с либералами), но это книга, прочитанная свободным человеком. Народ, иронизировал Чернышевский, это не «собрание римских пап, существ непогрешительных».

Мнение Даля о возможности просвещения народа, его умственного и нравственного образования и без распространения грамотности «наперед всего, во что бы то ни стало, одного этого» свидетельствует как раз, ежели «с другой стороны взглянуть», о глубокой вере в народ, его внутреннюю силу и духовные способности. Даль (о себе – в третьем лице) просит критиков прислушаться к его словам, «хотя в уважение того, что у этого человека под рукою 37 тысяч крестьян в девяти уездах» (он в эти годы управляет Нижегородской удельной конторой – открывает, между прочим, училища в деревнях). Но едва ли не единственный, кто прислушивается, - Лев Толстой: «Над спорами, полезна ли грамота или нет, не следует смеяться. Это очень серьезный и грустный спор, и я прямо беру сторону отрицательную». Для Толстого, как и для Даля, хорошо знающего жизнь и быт русских крестьян и обитающего в те годы в крестьянской среде, этот спор не теоретическая дискуссия, не боевые действия на просторах периодических изданий. У него самого «под рукою» крестьяне и реальные отношения с ними, Ясная Поляна, без которой ему, по его словам, трудно себе представить Россию и свое отношение к ней, яснополянская школа – в неграмотных крестьянских детях он находит «сознательную силу художника» такой необъятной высоты развития, которой не может достичь ни признанный авторитет Гете, ни он сам, автор «Детства». В самом названии статьи, где говорится об этом, - «Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят?» - читается та глубокая вера в духовные силы народа, которую находим и в «мнениях г. Даля», если взглянуть на них «с другой стороны», не с той, с какой зашли его критики, защищавшие народ от Даля. Ответ на тот же вопрос, по существу риторический, который поставлен заглавием к статье Толстого дается в предисловии (Даль предпочитает «Напутное», «Напутное слово») к основным Далевым творениям. В «Напутном слове» к «Пословицам русского народа» он пишет, что источником или запасом для сборника «главнейше» служил живой русский язык, а более речь народа: «за пословицами и поговорками надо идти в народ». В «Напутном слове» к Толковому Словарю он именует себя «не учителем, не наставником», а «учеником, собиравшим весь век свой по крупице то, что слышал от учителя своего, живого русского языка». Здесь же, сопоставляя речь «книжника» и «человека умного, но простого и не ученого», он высказывает убеждение, что перевес всегда останется на стороне последнего: «Не будучи в силах уклониться ни на волос от духа языка, он поневоле выражается ясно, прямо, коротко и изящно».

Это суждение Даля почти дословно повторит Толстой десятилетием позже («Напутное слово» датировано1862 годом) в письме к Н.Н.Страхову: задумавшись, «не ложный ли язык тот, к/оторым/ мы пишем и я писал», он противопоставляет языку литературы народный язык, в котором любит «определенное, ясное и красивое и умеренное». Толстой как раз работает над «Азбукой», мечтая, что «по этой азбуке только будут учиться два поколения русских всех детей от царских до мужицких и первые впечатления поэтические получат из нее...». Речь как раз об этом привносимом в народ извне начальном умственном и нравственном образовании (эстетическое и этическое в «Азбуке» для Толстого неразрывно связаны), о том самом «приуготовлении», «приспособлении» («через низшие степени к высшим») к широкому распространению грамотности, о котором писал в «Русской беседе» Даль.

В статье «Прогресс и определение образования», опубликованной в 1863 году, Л.Толстой пишет: «Г. Даль, добросовестный наблюдатель, обнародовал свои наблюдения над влиянием грамотности на народ. Он объявил, что грамотность развращает людей из народа. На наблюдателя посыпались неистовые крики и ругательства всех верующих в прогресс; решили, что грамотность была вредна, когда она была исключением, и что вред ее уничтожится, когда она сделается общим правилом. Это предположение, может быть, остороумное, но только предположение».

Привычно повторяя про «времечко, когда мужик не Блюхера и не милорда глупого, Белинского и Гоголя с базара понесет», многие ли угадывали, что между времечком, мужиком и тем, что принесет он с базара, сопряжение неизмеримо более сложное, нежели представлялось в энтузиазме?

Октябрь 1917-го провозглашает, что счастливое «времечко» наконец на дворе. Одной из первых крупнейших массовых кампаний советской власти становится «ликбез» - ликвидация безграмотности. Фотографии деревенских стариков и старух, заскорузлыми пальцами выводящих в тетради или мелом на доске: «Мы не рабы. Рабы не мы», и сегодня трогают глаз и душу. Вот только с «Белинским-Гоголем» не так все ладно, как в стихах. Начинает заявлять о себе неоспоримая истина: невозможно освободить человека снаружи более, чем он свободен изнутри. Но ликбез – для того ли, чтобы освобождать изнутри, духовно?

Ленин требует научить безграмотного человека азбуке, чтобы он не стоял вне политики. Речь не о том, как мы убедились на опыте прожитых семидесяти лет, чтобы, выучив азбуку, человек делал политику, речь о том, чтобы он поддерживал ту политику, которая делается. Ленин ставит задачу сделать население настолько «цивилизованным» (слово берет в кавычки), чтобы оно поняло необходимость поголовного участия в предлагаемых мероприятиях. Он замечает, что при такого рода «просвещении» должно быть «как можно меньше мудрствования и как можно меньше выкрутас». Это быстро, на уровне подсознания усваивает булгаковский Шариков, после превращения из пса в человека взявший себе имя Полиграф Полиграфович.

Беседуя с художником Юрием Анненковым (они связаны некоторыми личными отношениями, не только как портретируемый с портретистом), Ленин выкладывает без обиняков:
« - Вообще, к интеллигенции, как вы, наверно, знаете, я большой симпатии не питаю, и наш лозунг «ликвидировать безграмотность» отнюдь не следует толковать, как стремление к нарождению новой интеллигенции. «Ликвидировать безграмотность» следует лишь для того, чтобы каждый крестьянин, каждый рабочий, мог самостоятельно, без чужой помощи, читать наши декреты, приказы, воззвания. Цель вполне практическая. Только и всего».

В Толковом словаре находим Далево определение просвещения – «свет науки и разума, согреваемый чистою нравственностию; развитие умственных и нравственных сил человека; научное образованье при ясном сознании долга своего и цели жизни». Но ожидаемое освобождение человека изнутри (у Даля именно об этом – «свет», чистая нравственность, развитие внутренних сил, сознание долга и цели) оборачивается жестко отмеренными нормами духовной пищи, заранее заданным ее составом, такой организацией народного образования в закрытой, отделенной от остального мира стране, когда никто не может выйти за пределы официально разрешенного уровня знаний.

В период ликбеза появляется список изымаемых из обращения сочинений известнейших философов и писателей – среди них большинство публицистических и религиозно-нравственных трудов Льва Толстого, возможность знакомства с творчеством которого в полном объеме после революции обещал трудящимся Ленин. Почти семь десятилетий официально существовало (могло быть принесено «с базара») письмо Белинского к Гоголю и для большинства читателей как бы не существовало письма Гоголя к Белинскому. Чтение письма Белинского по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями» предлагалось взамен знакомства с самой книгой, которая на «базарных прилавках» практически отсутствовала. В мрачные годы подавления живой мысли и живой культуры Белинский, с его живой, подвижной душой, с его увлечениями, заблуждениями, прозрениями, был насильственно обращен в омертвевшую, покрытую хрестоматийным глянцем фигуру, бездушный элемент четвероединой казенной формулы «русской революционной демократии» (Белинский – Герцен – Чернышевский – Добролюбов), которая привычной скороговоркой сопровождала четвероединую формулу «высшего разряда» (Маркс – Энгельс – Ленин - Сталин). Великое творение скульптора Н.А.Андреева – памятник Гоголю на Арбатской площади, как «не того Гоголя, который нам нужен», сослали на задворки, где он уцелел чудом, а на площади поставили взамен казенную фигуру с надписью на постаменте: «От советского правительства» - не от «мужика».

Сочинения Даля после революции и до 1950-х годов практически не переиздавались (да и позже появились лишь считанные, скудные по составу однотомники). Не отрицая того, что часть Далева литературного наследия заведомо устарела, думаю, причина долгого настороженного к нему отношения, конечно, не в этом (мало ли устаревших произведений опубликовано в соответствии с планами издания отечественной классики?). Во вступительной статье к первому за советское время изданию Толкового Словаря (оно с трудом увидело свет лишь в 1935 году; но следующее – уже в пору «оттепели») оговорено, что в «народолюбии» Даля «не было никаких элементов сочувствия угнетенному крестьянству», что «в народе он ценил именно все косное, веками отстоявшееся, - все, могущее служить тормозом для прогресса», что «тянул язык... к отсталой идеологии эксплуатируемых и невежественных «народных масс», наконец что «официальная Россия и официальная наука приветствовала труд Даля. Но русское общество в своей передовой части не отозвалось на него».

Когда уже в самом конце 1960-х годов в печати появилось извещение о том, что автор этой статьи готовит для серии ЖЗЛ биографию Даля, в высшие инстанции последовал донос объемом в печатный лист, в котором «доказывалось», что ознакомление советского читателя с жизнеописанием столь непригодной для «нас» личности крайне нежелательно и даже вредно. Даль именовался в доносе «монархистом», «реакционером», «идеологом кулачества» - всего не упомнить (особенно поразило: «великодержавный шовинист, в котором не было ни капли русской крови»), а отсутствие цитаты Ленина о Толковом Словаре («областнический и устарел») в изданной автором этой статьи (вместе с М.А.Булатовым) биографической повести для детей «Собирал человек слова» обозначалось как «клевета на вождя». В ходе разбирательства, требовавшего подробного ответа на предъявленные обличения, оживали в памяти, обретали плоть слова из «мнений г. Даля» о непросвещенных грамотеях: «А что писать нашим писакам? Разве ябеднические просьбы и подложные виды?».

Теперь с Далем «в порядке». Человек он у нас почитаемый. Словарь и Пословицы переиздаются. Сослаться на Далево толкование какого-нибудь слова стало хорошим тоном. Но проблема, поднятая в давно забытых «мнениях г. Даля» о грамотности, не утратила остроты. В эпоху диктата СМИ, всеобщего школьного образования, рыночных отношений в сфере просвещения, компьютера, интернета она повернулась к нам новыми гранями и, может быть, с новой силой требует осмысления.
____________________________
* Работая над биографией В.И.Даля (ЖЗЛ, 1971) я пытался, насколько было возможно в ту пору, по-новому прочитать страницы статьи из «Русской беседы», но время заговорить открыто еще не пришло. Три десятилетия такой разговор ощущался мной как нравственный долг.


>>> все работы aвтора здесь!









О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги

О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие электронные издания
наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги»

Наши партнеры:



      localRu - Новости израильских городов. Интервью с интересными людьми, политика, образование и культура, туризм. Израильская история человечества. Доска объявлений, досуг, гор. справка, адреса, телефоны. печатные издания, газеты.

     

      ѕоэтический альманах Ђ45-¤ параллельї

      

Hаши баннеры

Hаши друзья
Русские линки Германии Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. каталог сайтов на русском языке из Сша,Канады,Франции и других стран


  Международное сетевое литературно-культурологическое издание. Выходит с 2008 года    
© 2008-2012 "Зарубежные Задворки"