...Как прежде б крикнуть: А-музги!
О Амузги — в наплыв тумана. А.Цыбулевский
Разве ты — настоящий писатель?
Что молчишь, иль язык проглотил,
незадачливых слов бормотатель,
заклинатель змеиных чернил?
Все дудишь в деревянную дудку...
Брызги слов. Но не видно ни зги, —
разве можно доверить рассудку
этот крик сквозь туман: А-музги!
КАФЕ «МОРОЖЕНОЕ»
Уже во тьме не различаю лиц.
Причуды памяти... Воскресный вечер.
Всё, как в тумане — чашки на столе,
и толпы любознательных прохожих,
спешащие в кино и из кино.
Глаза друзей повернутые внутрь.
Мне некуда спешить. Неяркий свет
чуть освещает мертвое пространство,
где, прислонившись к телефонной будке,
стою, прислушиваясь к голосам,
и ничего не жду — ни от себя,
ни от других...
* * *
Снегопад, снегопад...
Над прохожими, над домами,
будто кто-то, невидимый нами,
красит в белое крыши и сад.
Кто просыпал на нас конфетти?
Осторожнее, не спугните
этот снег, что сошел, как наитие
лишь затем, чтобы снова уйти.
Это — в розовом шарфе февраль
на своем суматошном концерте,
где звучит одинокий рояль
говорит о любви и о смерти.
* * *
Я поселю тебя в стихотворенье,
здесь будет всё не так, как у людей.
Ты улыбнешься выдумке моей,
напомнишь мне о вечности, о тленье,
И скажешь так, задумчиво тиха:
«Ну что ж, квартирный разрешен вопрос.
Да, я согласна жить в твоих стихах...
Вот только мы опять без папирос».
* * *
Две параллельные прямые,
из детства в будущее след.
пятнадцать пролетело лет
с тех пор, как мы лыжню прямили.
Случайно купленный билет
не вы ль, случайно, обронили?
Две параллельные прямые.
Снежинок тоненький балет.
* * *
Строки стремительная ересь,
фонем пугающая вязь,
скажи, откуда ты взялась,
в какой тоске удостоверясь
и с временем нарушив связь?
Скажи, откуда ты пришла,
руки язвительная сила?
Два берега соединила,
а оказалось: два крыла.
Два берега, две борозды,
два сердца, два стихотворенья...
девятым валом вдохновенья
взлетев до утренней звезды.
* * *
Подожди, слова придут потом.
Нежность — удивительное слово.
Слишком поздно пересохшим ртом
«Я люблю тебя», — шепчу я снова.
Слишком поздно встретилась ты мне.
Вот стою и вижу, как в тумане:
то ли свет горит в твоем окне,
то ли это — свет воспоминаний.
БЕРЕГ
1
Улыбнись — жизнь ушла безвозвратно.
Чуть помедли над тихой рекой.
Посмотри: разноцветные пятна
загораются сами собой.
Эта ночь, как и ты — ниоткуда.
Этот млечный, чуть брезжащий свет
от звезды — разве это не чудо?
Через тысячи, тысячи лет.
2
И нежность в сердце утвердилась.
Откуда этот легкий шум?
Душа ль от тела отделилась?
Освободилась ли от дум?
Или нетрезвою походкой
уходит к западу луна?
Под перевернутою лодкой —
песок, покой и тишина.
* * *
Никаких украшений:
вензелей, позолот,
красота — неужели
только кровь,
только пот?
Неужели — так надо
и иначе — нельзя,
чтобы ткань снегопада
мне слепила глаза,
чтобы, падая оземь,
будто в этом их цель,
листья славили осень
целых восемь недель?
Чтобы время стояло,
как вода подо льдом...
Вдруг мелькнет, как бывало,
поманив рукавом.
* * *
Слагать стихи — нелепая забава,
когда душа заведомо черства,
но где предел и мера мастерства,
и кто нам дал таинственное право
плодить на свет слова, слова, слова?
Толпа не примет их, не крикнет: «браво!»,
их не коснется ветреная слава
и будет, к сожалению, права.
Мука и пыль — диктуют жернова.
Но, как Помпею выплакала лава,
так выгорит на пастбищах трава,
когда гортанно, дико и картаво,
ни грамма фальши — яд и тетива —
над миром выпрямится слово величаво.
* * *
Ночь непробудна, бездонна, тиха.
Так и живу — от стиха до стиха.
Так и дышу — невпопад и не в лад,
только и вижу — часов циферблат.
Стрелки бегут — не угонишься! — прочь.
Чуть зазевался и сразу же — ночь.
Чуть повернулся, и множество лет,
словно снежинки, просыпались вслед.
Ангелом белым — сквозь ночь — простыня...
Господи, ты не покинешь меня?
* * *
Искусства разветвленный ствол.
невидимых корней могучее родство.
Я — крайний лист на самой крайней ветке,
и кровь моя принадлежит листве.
Со мной в родстве бесчисленные предки,
и те, кто будет жить — со мной в родстве.
И смерть моя — умрет одно лишь имя
мое — и жизнь принадлежат не мне,
но тем, другим, — да будет свет над ними! —
сгорающим в божественном огне.
* * *
«Крапива» — красивое слово.
Кругом — лопухи, лебеда...
А в небе — из льда голубого —
шальная стояла звезда.
Стояла над домом и садом,
и в лунном ее забытьи
все то, что казалось нам адом
(свети, дорогая, свети!) —
невнятные шорохи, звуки
бессмысленной жизни земной
в преддверии долгой разлуки
наполнились вдруг тишиной.
* * *
Мы завершаем жизни круг,
глядим по сторонам тоскливо
и говорим себе: «А вдруг?»,
и в небо смотрим боязливо.
Никто не хочет нам помочь:
мы все умрем через мгновенье...
Я б не роптал на провиденье —
когда б не тьма, когда б не ночь,
когда б не страх исчезновенья.
* * *
Мне имени не вспомнить твоего,
я выдумал тебя, ты мне приснилась...
Должно быть, так в кошмарном, диком сне
рождается какой-то светлый образ
и мучит нас...
Я выдумал тебя.
Ты мне приснилась. Даже — голос твой.
Теперь я часто думаю: в тот вечер
не ты, но некий ангел в синих джинсах
с растрепанными ветром волосами
явился мне. Не вспомнить, не узнать...
Так сладко было трубку поднимать
и пить твой голос...
Может быть еще
мы встретимся. Не знаю. Все бывает.
* * *
Мне имени не вспомнить твоего,
я выдумал тебя, ты мне приснилась...
Но если ты — лишь сон, то сделай милость,
приснись еще раз — только и всего.
мне от тебя не нужно ничего.
Достаточно того, что волшебство
в моей душе навеки утвердилось,
достаточно того, что ты светилась
в двух-трех шагах от сердца моего.
* * *
Мне этот сон еще не раз приснится...
скажи мне, кто ты — ангел, серафим,
исчадье ада, грешница, блудница?
Мне все равно — за голосом твоим
и в ад пойду — не страшно заблудиться.
Окно открыто. — Кто там? — Никого!
Как будто сердце, вздрогнув, раскололось...
Мне имени не вспомнить твоего.
Я только голос помню. Только голос.
ПАМЯТИ О.М.
Желтый пар петербургской зимы… И.Анненский
О, эта каменная желтая бравада!
Широких улиц темный разговор...
Из проруби времен, из третьей песни «Ада»
он выбрался — с трудом — на гибельный простор...
Над Петроградом медленные ночи,
и волосы Невы по каменным плечам
разбросаны...
* * *
Стихи с немецкого перевожу,
скорее — просто время провожу;
над каждой буквой долго ворожу.
Коль друга нет — готов любить врага!
В Германии теперь лежат снега.
С утра — метель, а к вечеру — пурга.
Окно замерзшее, трагический узор,
а все-таки притягивает взор...
мальчишки с санками бегут на косогор —
Им весело...
Такие, брат, дела.
так дерево, сгоревшее дотла,
теперь — всего лишь пепел, лишь зола,
и, право, в этом я не вижу зла.
НОЧЬ В АМСТЕРДАМЕ
Мне шальная звезда нашептала,
или в книжке какой прочитал:
«Если можешь, начни все сначала
даже, если смертельно устал».
А потом, передвинувшись вправо,
прошептала еще: «Подожди —
ждут тебя и богатство и слава,
и любовь, и любовь — впереди!»
Прошептала и тут же пропала,
осветив на мгновенье канал…
Ночь, огни, в двух шагах от канала —
безнадежный и страшный вокзал.
Вдруг поймешь у ночного вокзала,
в незнакомый забравшись квартал:
жизнь прошла… Разве этого мало?
Но ведь я ничего не сказал…
* * *
Перерезал пуповину,
но не чувствую вины:
то ли сам страну покинул,
то ли выслан из страны.
Все же для поэтов нищих
лучшего удела нет,
чем искать на пепелищах
прошлого холодный след.
Все, что вспомнил, подытожил:
в суматохе мелких дел,
жизнь бессмысленную прожил,
счастье, счастье проглядел.
* * *
«Не пишешь, не пишешь, не пишешь…»
О чем же тебе написать?..
О том ли, что ветер над крышей
Листву заставляет летать?
О том ли, как мне одиноко
в неприбранном доме-тюрьме?..
Ты помнишь, у раннего Блока,
а может быть, у Малларме?
Всё та же, всё та же морока,
вселенская хворь или хмарь...
Кромешная музыка Блока,
аптека, брусчатка, фонарь.
* * *
Не молчи, не молчи, разговаривай,
отвернись, если можешь — заплачь…
Все равно — сквозь закатное варево
темный всадник уносится вскачь.
Знаю, друг мой, на сердце невесело,
в чем причина, увы, не пойму…
Все равно — сквозь кровавое месиво
мчится всадник в холодную тьму.
Темный всадник сквозь звездное крошево
мчится вскачь от звезды до звезды…
Пожелай мне исхода хорошего,
темный всадник, предвестник беды.
* * *
Как я живу — не спрашивай о том.
Стою себе, как обгоревший дом,
уже почти разрушенный ветрами…
Стою себе с обуглившимся ртом,
угаданный бессмертными словами.