№9/1, 2011 - 4 сентября исполняется 5 лет со дня смерти поэта Ольги Бешенковской
Елена Куприянова Кому даны слова...
Памяти поэта Ольги Бешенковской
(17.07.1947 – 04.09.2006)
Почти уже пять лет нет с нами этой удивительной, талантливой женщины. Сколько бы она могла написать, сделать, помочь кому-то за это время... Вот опять – сослагательное наклонение... Единственное, что утешает, - у каждого свой срок. Только то, что останется после нас на земле - возможно для этого и было наше предназначение. Пушкинское «Нет, весь я не умру!...» - впрямую относится и к творчеству Ольги Бешенковской.
«Поцелованная Богом» - тривиально, но очень точно. Ведь писать она начала довольно рано, в 12 лет, и сразу – вполне зрелые стихи, в отличие от тех, которыми во многом заполонены сегодняшние журналы и интернетные сайты.
«...Угрюмый дичок, прививший к себе цветущий мир, человечек с упрямой чёлкой, перечёркивающей наморщенный первыми раздумьями лоб, «девочка-наоборот», всегда идущая наперекор лжи, собственной выгоде и даже здравому смыслу...» - так писала о себе-шестикласснице, по прошествии многих лет, Ольга Юрьевна.
Такой она и осталась на всю жизнь, насколько я могу судить по стихам, прозе, воспоминаниям друзей и рецензиям на её творчество читателей-посетителей авторской страницы: «Ольга Бешенковская» на интернетном сайте «Стихи.ру», которую ведёт после её смерти Алексей Кузнецов.
В тысячестраничном томе антологии русской поэзии "Строфы века", подготовленной и выпущенной Евгением Евтушенко в 1995 году, среди многих широко известных и любимых российских поэтических имён нахожу строки, посвящённые Ольге Бешенковской:
"Родилась в 1947 г., в Ленинграде. Закончила журфак Ленинградского университета. Работала в газетах, пока не была выгнана за "неблагонадёжность"... Долгое время работала в котельной. Её стихи начали печататься в переполитизированное время перестройки, когда митинги стали популярней, чем вечера поэзии, и её сильное оригинальное дарование не было замечено достойным образом... Первая книга "Переменчивый снег" вышла лишь в 1988 году... На мой взгляд, одна из сильнейших русских женщин-поэтов - из тех, кому не нужно идти к Пушкину, как к логопеду (строчка из стихотворения О.Б. – Примечание Е.К.)".
Особой главой в биографии Бешенковской стала эмиграция в Германию, где она редактировала журнал «Русская речь», выступала на радио «Свобода», принимала активное участие в совместных литературных русско-немецких встречах и вечерах. Уже будучи смертельно больной, составила и отредактировала литературный сборник авторов–инвалидов «Люди мужества».
У самой Ольги Юрьевны, начиная с 1988 года, издано более десятка авторских книг, и после её смерти стараниями друзей и мужа – Алексея Кузнецова, вышли в свет ещё два поэтических сборника: «Голос поэта» и «Призвание в любви».
Как человек, неравнодушный к прекрасному литературному слову, и погружаясь в Поэзию Ольги Бешенковской, (с которой я, увы! познакомилась лишь после её смерти), хочу сказать, что никакие деньги, посты, чины, другие земные блага, не могут заменить её стихи, эти созвучия, необычно обретённые образы, неожиданные рифмы.
И в этом своём суждении я не одинока. Приведу здесь несколько рецензий на стихи Ольги Бешенковской в Интернете:
"Очень сожалею, что автора нет в живых, и нельзя лично ей выразить восхищение строками...» (Элла Гоник)
«Спасибо, что она была... С трепетом и грустью...» ( Екатерина)
«Эти стихи настолько насыщены, что заставляют возвращаться и возвращаться. Концентрация просто зашкаливает. Заставляют думать и работать.
Автор живёт и продолжается, пока его стихи находят отклик у читателей.
С благодарностью за возможность общения с настоящей поэзией.» ( Татьяна Тареева)
«Прекрасные стихи! Спасибо за память, за возможность читать и читать...» (Лида Филиппова)
«Жить, чтоб быть с такими рядом! /Иного бытия - не надо!
Светлой памяти Поэта! С глубокой скорбью и любовью.» (Татьяна Зубова – Фромм, Германия).
«Алексей (Кузнецов), большая благодарность Вам за опубликованные стихи. В конце концов, важен не сам факт физического окончания жизни, память – это то, что может продолжить наше существование в веках. Я вижу в этих стихах личность и, как мне показалось, - душу автора. Ничего ценнее в поэзии быть не может.» (Константин Никулин)
А теперь я хочу предложить вниманию читателей стихи Ольги Бешенковской разных лет:
* * *
Учителя, не обессудьте,
На жизнь глядите веселей.
Мы сами (мы ведь тоже люди...)
Нашли себе учителей.
Не тех, что сонно в класс вплывают,
Защёлкнув сердце на засов,
До хруста в челюсти зевают,
Глаза отклеив от часов...
Не хмурьтесь теми же глазами,
Нам уважать себя веля...
Не в школьной сумрачной казарме
Нашлись для нас учителя:
Стучимся в двери и века,
И уважаем их. Пока...
(Из «Первой тетрадки» 1958г.)
* * *
И буквы Е естественный изгиб
казался мне ехидным в этом слове:
в конце мы знали - классного журнала -
в моей графе – единственной: - еврейка,
и дети утешали: не похожа,
поскольку полагалось издеваться,
они ж меня за двойки полюбили,
потом высокомерие пришло...
Я принесла как жертвенного овна
свою судьбу... Мне желтая звезда
дрожала как последний лист кленовый
на ниточке доверия к ветвям:
они своей Отечественной бредят,
а у меня история длиннее, чем Библия:
что в Библию попало - случилось ДО...
И юность разводила
надменными руками: се ля ви,
когда не принимали на работу...
Потом пришли спокойствие и лень;
Хоть иногда еще приходят мысли:
святой Иосиф продан как в Египет
в Америку. Не раб - наоборот
он фараон, его ласкает Муза.
А у меня фамилия по маме
такая же (о трепет совпадений...)
Я Бродской быть могу, коль пожелаю,
но у меня фамилия отца...
И что мне делать в каторжной стране
с ее обрядом вечным обрезанья
поэтам - слишком длинных языков...
И что, скажи, без Родины мне делать
с такой любовью к медленному снегу
и поцелуям в сумрачной парадной,
а золотые, словно с лип, кружки,
в которые играла с первых всхлипов,
не прозвенят отцовские медали,
что больший подвиг: жизнь или отъезд...
Отечество проиграно, отец.
Последний лист уткнулся носом в землю,
А я глазами предвкушаю небо,
где наш космополит и тунеядец
восходит над героями труда...
* * *
Кому даны слова - тем четки не нужны:
Уравновесишь дух строкой стихотворенья
В молитвенном углу бессонной тишины,
На клятвенной реке в туннель столпотворенья...
Кому даны слова - тем счастья не дано
Иного: ввысь, к Нему, устами бессловесных,
Как чайки над водой, гортанно и черно,
Чьи крылья абрис губ, сожженных, бестелесных.
Кому даны слова - тех по камням в грозу
Протащит за язык Пророк за колесницей;
И бритва осмеет венозную лазурь
Анализом на миф и желтою больницей...
Кому даны слова - тем слова не сдержать:
Сорвется, и в туман заблудится белёсый...
Кому даны слова - дано принадлежать
К юродивым, до слез смеющимся сквозь
слезы.
* * *
Вот уезжают люди, уезжают...
Как будто их землею засыпают.
Как будто нас бросают, обижают.
Гипноз колдуньи: в небо – засыпают.
Ах, нос крючком, космические космы,
Скажи судьба, что это – летаргия!
Но белый шрам, срастающийся косо...
Ковры в багаж. И скорости другие.
Искать в конце пирующей развязки?
Слюнявить вязь в детсадовском запале?
Обрублен шрифт. Суровы наши сказки.
Мы в переплёт коричневый попали.
Не сразу страшно – холодно и странно
Стоять и слушать бойкие фокстроты,
Стаканный звон и хохот ресторанный
Из дома, где как не было кого-то...
Вот этот дом, чужой теперь, в который...
И выстрел двери – будто к высшей мере.
Вот уезжают – слепнут от простора,
Вот остаются – слепнут от потери.
Да было б легче, если б уезжали –
Знаком обряд: вагончик и останки...
Ещё бы тормоз – ожили – нажали
На земляничном тёплом полустанке...
Ведь уезжают, тают... Больше нету...
Строй самолётов – пепельные урны.
Окинешь взглядом издали планету,
Где жизнь и смерть - как зрелища культурны...
* * *
Как на синем снегу – удлинённость любого штриха:
От сосновых теней – до крыла промелькнувшей пичуги,
Отчего перед сном обнажается чувство греха
И пронзает, хоть мы родились в серебристой кольчуге?
Но иронии блеск измочален как ёлочный дождь,
Рядом с лифчиком он провисает на стуле скрипичном.
И под звёздным драже на душе или мятная дрожь,
Или страха росток пробегает как пламя по спичкам...
И скрипит простыня, и слепит, как мерцающий наст,
И клубящийся сон поневоле замыслишь пристрастно...
Или снег – это совесть всех тех, не дождавшихся нас?
Оттого так тревожно, и стыдно, и, в общем, прекрасно?
Или, свет отключив, и движенье, и органы слов,
Вдруг задержишь дыханье...
У воздуха – привкус хмельного...
И почувствуешь, что еженощное таинство снов –
Даже страшно подумать – прообраз чего-то иного...
* * *
Как хочется, отринув графоманов,
перечитать восторженно словарь...
Он сам – роман (взаимней всех романов),
он в полутьме блистающий алтарь.
Я подхожу с волненьем к полке книжной,
Протягиваю руку наизусть...
И больше нет назойливой, облыжной,
придуманной реальности...
И пусть
слова бессвязны – так ещё острее:
последний шёпот... нежный монолог...
И это – жизнь. Галоп её хорея.
И взорванный дыханьем потолок.
Я все пятьсот страниц читаю слитно,
и смысл, и ритм, и фабулу нашед....
Осколки слов, сверкнув метеоритно,
опять срослись в Божественный сюжет.
* * *
А умирать - на родину, дружок,
В родное петербургское болото...
Всего один пронзительный прыжок
На запасном крыле аэрофлота!
Скользнёт пейзаж, прохладен и горист,
Нахлынет синь - воздушный рай кромешный.
И ни один угрюмый террорист
Не просочится в раструб кэгэбэшный...
(Хранит Господь и воинская рать... )
Потом припасть к земле и повиниться:
Стремятся все в Россию умирать,
А жить - так вся Россия - за границу...
Как светел снег! Как церковь хороша!
Теней друзей порука круговая...
На честном слове держится душа.
На честном слове...
Крепче - не бывает.
* * *
Помню, как это было: письмо - из-за рубежа...
Ну, конечно, разрезано... (Эти ли станут стесняться...)
В коммуналке соседи, на штемпель косясь, сторонятся
и швыряют картошку в кастрюли, от гнева дрожа.
Этот странный придуманный мир... Даже чуточку жалко...
Этот люмпенский пафос то ярости, то доброты.
Если кто-то помрёт - в шесть ручьёв голосит коммуналка,
и несёт винегрет, и дерётся за стол у плиты....
Где теперь вы, соседки, чьи руки пропахли минтаем,
а песцы - нафталином... Да живы ли? - Ведает кто...
Иль сердца разорвались, узнав, что, хоть в космос летаем,
но вдругих-то мирах: что ни осень - меняют пальто...
Донеслись ли до вас басурманского Запада ветры?
Вот и нет уже в „Правде“ размашистых карикатур
на чужих президентов...
Я помню квадратные метры,
По четыре - на жизнь.... (Напасись-ка на всех кубатур...)
Эта горькая честь, эта гордая участь Победы ...
Как блестели медали, и слёзы, и ткань пиджаков...
А ещё был алкаш, он без вилки - руками - обедал,
и мечтал, что весь мир скоро освободит от оков...
Он дверьми громыхал на крамолу моих разговоров ...
Телефон - посреди коридора, прибитый к стене-
на бордовых обоях среди золотистых узоров,
что поблекли давно и достались дописывать - мне...
Может, так и пестреют друзей номера...
Или всё же
Разразился ремонт и явился хозяин всему...
И - конец коммуналке. И сгинули пьяные рожи.
Как вишнёвый мой сад... Так затеплю хоть строчку ему...
2001
* * *
Как проста в России нищета:
Нету хлеба - понимай буквально...
Блюдо ослепительно овально
Как ночного тела нагота.
Вот и эта пройдена черта.
Время - вспоминать сентиментально...
Уходя - не медли, уходи -
Или мозг взорвется в одночасье...
Господи, какое это счастье
Если только юность позади..
А теперь - и Родина.. В груди
Как в стране - разруха междувластья.
И куда мы каждый со своим
Скарбом скорби... Темен сгусток света.
Постоим. Рука в руке согрета.
Зябко, но не холодно двоим.
И услышим в шорохе руин
Лепет листьев будущего лета...
ИЗ ЦИКЛА «ДИАГНОЗ» (Последние стихи, 07-10.12.2005г.)
* * *
Ну не торопить же эту дату...
Просто жить, любуясь на зверей.
Белка, лира тёплая, куда ты?
Мы с тобой придумаем хорей!
Сочинить бы солнечную книжку,
Чтобы листья на деревьях – в пляс,
Чтобы кошка в рыженьких штанишках
С холмика за домом поднялась...
Но опять нездешним острым светом
Взгляд мой тихий режет и болит.
Отчего суров Господь к поэтам,
А подонкам так благоволит?
Не ропщу – сравнив судьбу с другими,
Просто жжёт навязчивый вопрос...
Пусть моё бесхитростное имя
Станет маркой новых папирос:
Господа, курите на здоровье,
Пейте жизнь! Танцуйте в гололёд!
Опрокинет шприц с нечистой кровью,
Или в небе лопнет самолёт.
У Неё в богатом арсенале
Войны, наводнения, слова...
Ну а душу – как бы ни пинали,
Всё равно, упрямая, жива!
* * *
Я в белый коридор ступила,
шелестя,
Отметив на ходу, что здесь не мел,
а мрамор...
Один порыв – туда, где сын – ещё дитя,
Второй – туда, где ждут,
обнявшись, папа с мамой.
Вот так бы и застыть:
ни взад – и не вперёд...
На этой высоте – дыханье
с перехватом...
Невидимый другим
пронзительный полёт,
Где чувствуешь себя
смертельно виноватым.
09. 12. 05
* * *
Всё будет также, как при мне,
хотя меня уже не будет:
щербинка эта на луне
и суетящиеся люди.
И золотое Рождество
с его цинизмом, китчем, сказкой,
и детской правды торжество
в тетрадке, названной «раскраской».
Мы наполняем трафарет
беспечной зеленью надежды.
Шальной прибой, полночный бред,
зимы весёлые одежды.
И вдруг в предчувствии конца
печаль под сердцем шелохнётся.
И от Небесного отца
лицо к земному обернётся.
Какой отчаянный бедлам
трудов и дней беспутно ленных...
И сердце рвётся пополам
на Здесь и Там, на две Вселенных...
* * *
Мне опостылела кровать
И смирный саван шить...
Мне надоело умирать –
И я решила – жить!
Вернуться к прерванным делам,
К укладке кирпичей.
Наперекор антителам
И выдумкам врачей.
Любой нарост – не больше гланд,
И, значит, скажем: нет!
Что знает бледный лаборант
О силе наших недр...
О сопромате от Стиха,
О рифмах начеку...
Проснёмся раньше петуха:
Весна, ку-ка-ре-ку!..
* * *
От первой строчки всё,
от первой строчки...
Всё заморочки,
и дойти до точки.
И вдруг себя увидеть из трамвая:
Живая! Ещё живая!
Ещё друзьям протягиваю руку,
Ещё успею выучить науку.
Залечь бы только с книжкой на диване...
