"В скучных разговорах о людях прошлого сокрыты тайны их великих свершений."
Цунэтомо Ямамото, «Хагакурэ», «Сокрытое в листве»
Ты заметил, что зима пахнет для всех по-разному?
Лес молчал, и от этого казалось, что снег под ногами хрустит очень громко. Юрка и Пашка старались идти медленно и осторожно, но после каждого шага останавливались и прислушивались. Клушино осталось в трёх километрах позади, и вскоре друзья вышли к аэродрому. В серой тишине зимнего утра самолёты выглядели зловеще. То есть, мы бы с тобой подумали бы, что они выглядят зловеще. Но сельские мальчишки не знали такого слова. А Пашка и Юрка были сельскими мальчишками.
Село Клушино Гжатского района Смоленской области – писали в метриках детей, рождавшихся там, но известные личности никогда не появлялись на свет в Клушине, и надпись такую мало кто читал. А если и читал, то не запомнил. Ты бы запомнил какое-то Клушино? Я тоже вряд ли.
Юра родился в Клушине, десять лет назад, ароматной колхозной весной, и всю свою маленькую жизнь здесь прожил. Был, конечно, пару раз в Гжатске с отцом на ярмарке, потом, когда его в школу записывали. Записать-то записали, но пойти он туда не успел – война началась. Не знаю, как тебе, а мне война никогда не нравилась.
В общем этот Юрка читал плохо, русские буквы с немецкими путал, хотя немцев ещё в марте выбросили, но школа в Клушине только в октябре открылась, а сейчас что? Судя по снегу – декабрь.
А он в школе не слушает ведь, ворон считает. И не в переносном смысле, а в прямом – голову запрокинет и на птиц смотрит. Или на самолёты, смотря, что сейчас в небе пролетает. А самолёты над Клушином летали теперь часто, потому что сразу за лесом ещё немцы аэродром военный построили, а теперь там стояли те самые, которые мы бы с тобой назвали зловещими.
Юрка всегда хотел в самолёте посидеть хотя бы, про полетать он не мечтал даже... Вот он вчера и подбил (какое истребительное слово – «подбил») Пашку, лучшего своего дружбана, пойти на аэродром на самолёты смотреть.
Накануне лётчики всю ночь пили спирт – капитан Дегтяренко вернулся из госпиталя, и Маресьев проснулся рано, ещё только начало светать, проснулся в отвратительном настроении и самочувтвии. Его мутило, голова кружилась и раскалывалась, последнее, что он вчера помнил, связистка Женечка, которую он уже давно заприметил, ушла куда-то с героем Дегтяренко, и тогда Маресьев с горя налил себе полную кружку. Так и проснулся – криво сидя на саморубном стуле, голова на столе среди кружек, луковиц и окурков. И так ему захотелось стать ребёнком, чтобы кто-нибудь пожалел его...
Кажется, если вот так детально разбирать все события, то многое становится понятнее. Какая-то преемственность замечается. Мальчишки мечтают сидеть в самолёте, а когда подрастают и садятся в самолёт, мечтают о совсем земных вещах – женщине, жалости и отсутствии похмелья.
Маресьев с трудом поднялся и шатаясь поковылял к выходу – протереть лицо холодным снегом и помочиться. Выйдя он сделал несколько шагов и рухнул боком в сугроб. Так, лёжа в сугробе, он по-кошачьи, одной рукой подгребал к себе снег и растирал его по сухой коже запухшего лица. Через минуту ему полегчало, а может просто стало холодно лежать. Тогда он поднялся и, повернувшись спиной к землянке, начал ковырятся в застёжках комбинезона, но вдруг прекратил и коротко выругался. То, что он увидел, моментально протрезвило его и заставило забыть про переполненный пузырь. Среди стоящих поодаль самолётов бродили две фигуры. И не просто бродили, а одна из них взобралась даже на самолёт и сейчас, стоя на крыле, пыталась окрыть фонарь кабины. И не просто кабины самолёта, а его, маресьевского «ишачка», старого доброго И-16, которому он на прошлой неделе собственноручно дорисовал две звезды.
Знаешь, лётчики они все немного ненормальные. В общем вызверился старший лейтенант Маресьев, прибежал к своему истребителю, а там в кабине мальчонка сидит, худой и большеротый. Дружок его в лес сбежал, а он сидит перепуганный, по щекам слёзы и лопочет: «Дяденька, не убивайте, я только посмотреть хотел...»
Нам бы с тобой, конечно, его жаль стало, но Маресьеву было жаль только своего «ишака», он и механикам-то не разрешал приближаться к нему в своё отсутствие. Он как обезьяна подтянулся и вскарабкался в кабину, схватил Юрку за ворот и начал трясти.
- Ах ты сучонок! Покататься захотел?! Ну, подожди, сейчас я тебя покатаю!
Лётчик затолкал мальчика за сиденье в маленькую нишу, где лежала кожаная сумка с несколькими инструментами и пустой флягой, и, задвинув фонарь, нервно, но уверенно защёлкал переключателями.
Согласись, летать с перепоя – неприятно. Но Маресьев был асом, он срастался с машиной. Его головокружение и тошнота как будто передались самолёту. После разбега, взлетев вертикально вверх, он проделал две петли, горку, ещё петлю. Всё это время, прищурив глаза и сжав губы, Маресьев бормотал как заведённый: «Покататься захотелось, ублюдок?! Катайся, катайся...»
Юрка не слышал его, он зажмурился изо всех сил, скрючился за сиденьем и его рвало. От стаха он обмочился и из-за этого ему было ещё холоднее. Он даже не заметил, что в какой-то момент мотор осекся и замолчал. Самолет, точно соскальзывая с крутой горы, стремительно понесся вниз. Под ним переливался зелено-серыми волнами необозримый, как море, лес...
Когда лес, как зверь, прыгнул на Маресьева, он инстинктивным движением выключил зажигание. Раздался скрежещущий треск, и все мгновенно исчезло, будто он вместе с машиной канул в темную густую воду.
Падая, самолет задел верхушки сосен. Это смягчило удар. Сломав несколько деревьев, машина развалилась на части, но мгновением раньше Алексея и Юрку вышвырнуло из кабины, подбросило в воздух, и, упав на широкоплечую ель, они соскользнули по ветвям в глубокий сугроб, наметенный ветром у ее подножия. Это спасло им жизнь...
Но поломался он сильно, с мальчишкой ничего, а он ноги переломал, пока до своих дополз – обморозил, думал гангрена начнётся, отрезать придётся, но ничего, обошлось, только летать он уже не смог – кто такого хромого к истребителям допустит.
Из госпиталя Маресьева списали в тыл, после войны он пошёл сторожем на рынок, да только пить начал сильно, особенно зимой, когда ему всюду чудился запах хвои, крови и тухлятины. В пятьдесят шестом его выгнали с работы, но с рынка он не ушёл, а попрошайничал теперь у входа.
Ты спрашиваешь, зачем я тебе всё это рассказываю? Чтобы ты понял, что такое человеческая судьба, из каких деталек она складывается. Я достаточно стар, чтобы иногда позволить себе отдых, а ты уже достаточно взрослый, чтобы самостоятельно наблюдать за людьми, за этими странными существами. Не забывай: в их жизнях нет мелочей. Если бы не эта лишняя кружка, может было бы всё иначе. И себе жизнь испортил, и пацана запугал до смерти.
А что мальчишка? Ничего особенного, он живучий оказался... Оклемался, попетлял по лесу, изменился, конечно, стал тихим и неулыбчивым. Зиму с тех пор очень не любил, для него она пахла маслом, керосином и блевотиной.
Когда война закончилась, все деревенские мальчишки мечтали стать лётчиками, пограничниками или хотя бы танкистами, а он пошёл на завод в гжатске, литейщиком, но работал плохо – уставал быстро, потом закончил бухгалтерские курсы, женился на соседской девке из Клушино, тихой и невзрачной Валентине. Жили в коммуналке, в комнате с балконом во двор, но на балкон Юрий выходить не любил, курил на кухне. Он был тихим и непьющим, и вся его жизнь проходила незаметно для окружающих, да и для него самого. Только изредка происхолили в ней какие-то мелкие события. Вот, например, как-то шёл он по рынку и увидел инвалида на костылях – тот просил милостыню, злобно глядя на проходящих. Юра изменился в лице и, размахнувшись, ударил мягким кулаком прямо в заросшее серой щетиной грязное и беззубое лицо....
А ещё однажды весной он пришёл, сел на кухне покурить, включил радио и услышал довольный голос Левитана:
«Внимание! Работают все радиостанции Советского Союза! Сегоднядвенадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года в Советском Союзе выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире космический корабль-спутник "Восток" с человеком на борту.»
Тут Левитан сделал едва заметную паузу и добавил:
«Пилотом-космонавтом космического корабля-спутника "Восток" является гражданин Союза Советских Социалистических Республик, летчик, майор Титов Герман Степанович.»
И так тоскливо стало у Юры на душе, он постучал к соседям, купил у бабы Маши поллитру, выпил её в два стакана, а потом пошёл в комнату и избил жену.
Слыша её крики, баба Маша бормотала:
– И что это с Гагариным сегодня? Знала бы, нипочём бы ему не продала...
Только знаешь, это была одна из тех мелочей, которые уже ничего не изменят. Через неделю у Валентины сошли синяки, и жизнь в коммуналке пошла своим чередом.
