– Это „Миф о Сизифе“ Камю... эссе. Вы знаете, что такое эссе?...
– Я даже знаю, что такое Камю. Не говоря о Сизифе.
С. Довлатов
Рискуя незамедлительно потерять до половины читателей, все же сразу оговорюсь: речь пойдет не о денежных купюрах. Речь пойдет о купюрах в их – согласно словарю Ожегова – первом значении («Купюра – сокращение, пропуск в литературном, научном, музыкальном произведении»). Тем, кто не дрогнул при этом известии и продолжает читать, подслащу пилюлю: перед вами отнюдь не литературоведческая работа, понятная лишь специалистам. Нет. Это заметки – даже не читателя, а, пожалуй, современника. Сами заметки задуманы как часть многопланового эссе, здесь же они из гуманных соображений приводятся в сокращении, то есть – с купюрами.
В намеченную мною дилетантскую классификацию купюры с подобной мотивацией не включены – реально они мне не встречались и, возможно, эта публикация останется единственным примером такого рода.
Одно краткое замечание: я собираюсь приводить примеры не только сокращений, но и замен в текстах. Наверное, неправильно называть их купюрами и есть иной, специальный литературоведческий термин, но я его не знаю, а понятие «эвфемизм» подходит отнюдь не ко всем рассматриваемым случаям. В конце концов, повторюсь, – это не заметки литературоведа.
(Мне казалось, что все необходимое я уже пояснил, но когда я показывал эту работу еще в рукописи, мне вдруг задали неожиданный вопрос: «Откуда вы взяли приведенные данные? Нашли сами, или из каких-то источников?» Ответ: эти заметки именно тогда и были задуманы, когда я как читатель лично сталкивался с приведенными купюрами. Ради компиляции я не взялся бы за перо).
Итак, начнем.
Купюры идеологические В советское время купюры встречались на каждом шагу; вопрос только в том, были ли вы достаточно внимательны, чтобы их заметить.
Полагаю, каждый, кому сейчас больше 30, успел хоть раз услышать «Песню военных корреспондентов» на стихи К. Симонова. Если вам повезло, то вы слышали ее в исполнении Утесова. Не повезло – значит, слышали в исполнении какого-то из наших записных эстрадных бодрячков – забыл, кого именно. Помните их? Они и сейчас еще живы на российской эстраде. Руки по швам, глазами едят начальство. Это ведь кто-то из них тогда пел:
Спасибо вам за ваш великий подвиг,
Товарищ Генеральный секретарь!
Или еще:
Надо, надо, надо нам, ребята,
Жизнь хорошую прожить!
Надо что-то славное, ребята,
В этой жизни совершить!
(Это, конечно, совсем другая тема, но: вдруг авторы этих строк совершенно искренно считают себя поэтами, а исполнители – артистами? Вот было бы забавно, а?!)
Так вот, в двух исполнениях «Песни военных корреспондентов» была разница в одной строчке.
У Утесова:
Там, где мы бывали,
Нам танков не давали,
Репортер погибнет – не беда,
На пикапе драном
И с одним наганом
Первыми входили в города!
В «бодром» варианте:
Там, где мы бывали,
Нам танков не давали,
Но мы не терялись никогда...
... и далее по тексту.
Перед нами, безусловно, идеологическая замена. Повод для вмешательства, конечно, грошовый, но тут важен сам принцип, подход: автор должен помнить, что цензор всегда на посту и неизбежно найдет у него идеологический просчет. Сначала я хотел прокомментировать очевидные – на мой взгляд – причины замены в данном случае, но вовремя удержался: во-первых, тратиться на комментарий к бреду?..; во-вторых, если читатель раньше не увлекался проблемой анализа купюр, это будет для него хорошим плацдармом для проверки «производительности ума» (термин Юрия Германа). Жаль только, что, как и во всех подобных случаях, пострадали и смысл, и внутренний тон стихотворения; вместе с выкинутой горькой строчкой ушла и жесткая правда войны.
Тут же, кстати, и пример небрежности цензора: пикап-то остался драным. Это у советского-то корреспондента! Остается только удивляться, как советская власть не рухнула от этого прямо тогда же, не дожидаясь 1991 года.
Я уже закончил было статью, когда вдруг вспомнил еще одну замену в той же песне и не могу удержаться от соблазна привести ее.
У Утесова:
От ветров и водки
Хрипли наши глотки, Но мы скажем тем, кто упрекнет:
С наше поночуйте,
С наше покочуйте,
С наше повоюйте хоть бы год.
В «очищенном», советском варианте:
От ветров и стужи
Петь мы стали хуже, Но мы скажем тем, кто упрекнет...
... и так далее.
Это, конечно, уже более или менее эвфемизм (замена грубого выражения на более мягкое) – но до чего же типично советский!
Вот еще похожая идеологическая купюра: Высоцкий, песня «Затяжной прыжок», первые 2 куплета:
Хорошо, что за ревом не слышалось звука
И с позором моим был один на один,
Я замешкался возле открытого люка
И забыл пристегнуть карабин.
Мне инструктор помог – и коленом пинок –
Перейти этой слабости грань,
За обычное наше: «Смелее, сынок!»
Принял я его сонную брань.
Посмотрите, кстати, глазами на эти потрясающие по поэтической точности и силе строчки, в которых нет ни одной лишней буквы (а как часто даже целые лишние фразы встречаются у именитых поэтов) – и, может быть, вы ощутите то, что предстоит еще осознать и зафиксировать наступившему веку – что Высоцкий был одним из величайших поэтов ХХ столетия.
И еще одна мысль приходит мне в голову, когда я думаю о том, как уродовали поколения советских цензоров отечественную поэзию – да и не только поэзию: коснулось ли хоть раз этих людей ощущение причастности к гению, когда они читали некоторые строки, волею случая попавшие на их цензорский стол? Боюсь, что нет. Наверное, это было для них, как в японском трехстишии, которое мне довелось когда-то прочитать:
«Когда бегемот смотрит на луну, он напрасно тратит цветы своей селезенки...»
Но вернемся к теме.
В фильме «Точка отсчета» (1979), куда вошла песня, 2-й куплет был просто вырезан из уже готовой записи. И то правда: советский инструктор – и пинок? да еще и брань? ей-богу, вещи несовместные! Скорей за ножницы. И уж, конечно, плевать на частично потерянные при этом смысл и музыкальный рисунок песни. Пусть скажут спасибо за то, что мы вообще пропускаем иногда песни этого Высоцкого!
Как видим, в этих случаях нет и намека на какие-либо антисоветские, антисоциалис-тические высказывания; тем не менее идеологический характер этих купюр очевиден, поскольку пресловутый моральный облик советского человека («Руссо туристо! Облико морале!») был неотъемлимой частью идеологии и все, что в рамки этого облика – или в рамки цензорских о нем представлений – не укладывалось, безжалостно изымалось.
Теперь несколько примеров «чисто» идеологических купюр. Очень интересно хронологически проследить изменение идеологических установок на примере двух фраз в нескольких изданиях повести «Она и он» великолепного писателя Ильи Зверева.
Фраза первая:
«И это ее немного успокоило, потому что партийное слово он всегда держал свято (если только сверху не поступало каких-либо отменяющих распоряжений)». Так фраза выглядела в исходном первом (1964 года) издании и в востановленном издании 1990 года.
Уже в издании конца 60-х фраза была усечена:
«И это ее немного успокоило, потому что партийное слово он всегда держал свято». И, наконец, в издании 70-х годов:
«И это ее немного успокоило». Забавно, что в последнем случае цензор был настолько осторожен, что выкинул даже слова о святости партийного слова.
И совершенно аналогичная ситуация со второй фразой:
«Он же совсем не злой человек, товарищ Емченко (секретарь обкома – В.К.), он никогда не преследовал инакомыслящих (если только они делали то, что он велел)». (издания 1964 и 1990 гг.)
«Он же совсем не злой человек, товарищ Емченко, он никогда не преследовал инакомыслящих». (конец 60-х)
«Он же совсем не злой человек, товарищ Емченко». (70-е)
В принципе, на этих примерах можно даже в школе изучать колебания политической и идеологической ситуации в стране. Точно так же как из небольшого, безнажимного, но потрясающей силы рассказа того же Ильи Зверева «Защитник Седов» (уж он-то с 1964 и до 1990 года не переиздавался ни разу) можно получить полное нравственное представление о временах сталинщины, обойдясь без изучения «Архипелага». Но это, простите, – эссе есть эссе! – опять чуть в сторону.
Еще один пример идеологической купюры, интересной тем, что она была сделана в издании 1986 года, т.е. уже после начала перестройки. Возможно, впрочем, что здесь имела место просто механическая перепечатка с предыдущей, купированной, публикации.
И. Грекова, повесть «На испытаниях». Для меня эта вещь была и остается одной из самых любимых. Главка 11 кончается словами: «Развязав папку, он взял оттуда лист бумаги и стал писать». Было не очень понятно, что и зачем пишет майор Тысячный после вечеринки, которая прошла у него в доме (действие повести происходит в 1952 г. в воинской части, где проводятся испытания новых снарядов); и только прочитав издание 1990 года, я понял, в чем дело. Оказалось, следом была еще одна фраза, выброшенная в предыдущих изданиях. Вот она:
«За сегодняшний вечер, – писал Тысячный,– генерал С. четыре раза проявлял объективизм...» Боже ж ты мой, до чего старательно и тупо боролась советская власть со словом, даже самым невинным! И не победила его. Слово победить нельзя.
Купюры случайные и необъяснимые
Более всего удивительно в этих купюрах то, что часто они странным образом затрагивают одни из самых ярких, эффектных мест в произведении. И поскольку абсолютно никаких причин для купирования – кроме случайности или небрежности при подготовке к печати – в этих случаях обнаружить не удается, то поневоле возникает мистическое предположение, что какая-то злая сверхъестественная сила толкает наборщика под руку в самом интересном месте. Судите сами.
В замечательной повести Стругацких «Понедельник начинается в субботу» (1964) есть глава, где герой путешествует на машине времени по воображаемому миру будущего, описанному поколениями писателей. Стругацкие блестяще высмеяли не только существующую тогда «розовую» советскую фантастику (не трактуйте, пожалуйста, слово «розовый» в современном значении; у нас этого тогда – так же, как и секса, – не было ни в жизни, ни в фантастике), но и многие заезженные писательские и журналистские штампы. Помните, в частности: почти ни одна из публикаций о сельском хозяйстве и тогда, и многие годы спустя не обходилась без хлебов, которые вольно колышутся на необозримых просторах... Стругацкие издевательски расправились с этим штампом.
Герой движется по описываемому призрачному миру: «Вокруг в полном безветрии колыхались хлеба».
Проходит сколько-то веков, и что же он видит? «Исчезли стада с читающими пастухами, однако хлеба все колыхались, хотя ветра по-прежнему не было» (курсив в обоих случаях мой – В. К.)
Каково же было мое огорчение, когда в одном из изданий 80-х годов я вдруг увидел эту фразу усеченной: «Исчезли стада с читающими пастухами, однако хлеба все колыхались».
Если бы купировали по идеологическим соображениям, то нужно было выбрасывать полностью обе фразы, а вернее, всю главу; а еще вернее – всю повесть (видите, мне только дай волю...). А так что же? Ну не бумагу же они на этих 5 словах экономили, черт их возьми?!...
Дальше. Булгаков, гениальное «Собачье сердце», написанное в 1925 и опубликованное в России впервые лишь в 1987.
Шарик присутствует в первый раз на приеме пациентов.
«Пес не выдержал... и гавкнул так, что субъект подпрыгнул.
– Ай!
– Я тебя выдеру! Не бойтесь, он не кусается.
«Я не кусаюсь?» – удивился пес».
Когда в сборнике «Михаил Булгаков. Ранняя проза» (Москва, Современник, 1990) я наткнулся на купюру, я немедленно просмотрел еще 5 или 6 изданий. В них все было в порядке. А в этом последняя фраза: «Я не кусаюсь?» – удивился пес» – отсутствует. За что?!
(Несколько позже я в этом же сборнике – и на той же странице! – поймал еще одну случайную купюру: «От интереса у пса даже прошла тошнота»; слово «даже» в этом издании тоже потеряно. Хотя вообще я просмотрел его довольно внимательно и обычных опечаток не обнаружил. В чем же дело? Загадка!).
История и на этом не закончилась. Еще позже, перечитывая в «подозрительном» сборнике повесть «Роковые яйца», я обнаружил (почувствовав дискомфорт при чтении одного места) еще одну, теперь уже идеологического характера, купюру. Та же картина оказалась и в лениздатовском издании 1989 года. Только в моем любимом сборнике «Ханский огонь», вышедшем даже раньше обоих указанных выше (Художественная литература, 1988), все в порядке (с моей точки зрения). В причинах я разобрался по ссылкам на источники публикаций: публикации с купюрами сделаны с журнального варианта 1925 года (альманах «Недра»), милая же мне публикация имеет не очень внятную для меня, нелитературоведа, ссылку на булгаковский сборник «Дьяволиада». Сделана ли купюра в журнальной публикации цензорами или самим автором ради «проходимости» произведения – вопрос для литературоведов. Мы же взглянем на саму купюру.
Вот урезанный вариант:
« – А нельзя ли, чтобы вы репортеров расстреляли? – спросил Персиков...
....Ангел, искрясь и сияя, объяснил, что это невозможно.»
А вот полная версия последней фразы:
«...Ангел, искрясь и сияя, объяснил... что пока, гм... конечно, это было б хорошо... о, видите ли, это все-таки пресса.. хотя, впрочем, такой проект уже назревает в Совете труда и обороны... честь имеем кланяться.» Звучит настолько актуально (разве что Совет труда и обороны называется нынче несколько иначе?..), что этот вариант и теперь имеет шансы стать «непубликабельным» (мерзкое слово, и по содержанию, и с точки зрения русского языка, за что и стоять ему в кавычках).
На фоне всего этого достаточно невинной забавой выглядит в том же сборнике «Михаил Булгаков. Ранняя проза» (с предисловием, которое привело меня к выводу, что кто-то из нас двоих – либо я, либо автор предисловия – Булгакова не читал) перевод в той же повести латинского «Curriculum vitae» как «жизненный» вместо «жизнеописание», в результате чего название первой главы звучит как «Жизненный профессора Персикова» вместо «Жизнеописание профессора Персикова».
И последний пример. Дональд Уэстлейк, блистательный роман «Проклятый изумруд», написанный остроумно, изящно, с великолепной сюжетной выдумкой. Этот случай, видимо, не совсем чистый, поскольку, сравнивая издания 1990 и 1993 годов (переводчик Б. Белкин, причем качество перевода я бы оценил очень высоко), я обнаружил достаточно много несущественных разночтений, которые навели меня на мысль, что, скорее всего, здесь поработал сам переводчик, слегка скорректировав собственный перевод. Возможно, я ошибаюсь и это – работа редактора, но не думаю, поскольку в 1-м из указанных изданий нет погрешностей, нуждающихся в столь многочисленной редакторской правке. Изменения, я повторяю, несущественные, хотя мне лично остается милее 1-й вариант. Но в одном месте в издании 1993 г. появилась купюра, с которой мне не хочется примириться.
Вот это место из издания 1990 года (за героем – погоня):
«Дверь отворилась и появился один из негров. Дортмундер ударил его в живот, вспомнив, что тот только что пообедал.
– Пфффф, – произнес негр и сложился пополам.»
А вот то же место из издания 1993 года:
«Дверь распахнулась, вбежал один из негров. Дортмундер ударил его в живот.
– Пф-ф-ф, – произнес негр и сложился пополам.»
С моей точки зрения, во втором случае куча потерь: потеряны и ритм (и баланс) фразы, и – частично – ее смысл, и юмор. Вообще в этом виде 2-й вариант скорее напоминает конспект, чем художественный перевод.
Этот «нечистый» случай я планирую в полной версии эссе использовать как переходный от купюр к проблемам изменений, внесенных самим автором (переводчиком), к проблемам переводов вообще, к проблемам смыслового и фонетического звучания фраз и т.д., и т.п. К счастью для вас, все это лежит далеко за рамками нынешней публикации.
Вы не могли не заметить, что речь шла только о купюрах в литературных произведениях. О купюрах в научных и музыкальных мне сказать нечего – за неимением информации. Однако представляете, как интересно было бы узнать, что, скажем, из «Реквиема» Моцарта изъяли печальные скрипки по причине их недостаточного соответствия оптимистической идее построения светлого будущего? Или что формулу веса рекомендовали преподавателям не произносить в школе вслух из-за того, что обозначение ускорения свободного падения звучит неблагозвучно? Так что, быть может, музыкальные специалисты и знатоки научных трудов продолжат намеченную тему?..
