№2/1, 2010 - Проза

Инна Иохвидович

Семейство Штокман (последовательность смерти)

Бабка Штокманов погибла, как Берлиоз, под трамваем.

Правда Берлиоз поскользнулся на пролитом Аннушкой масле, а у бабки был бидон с молоком, не говоря уже о том, что бросилась она под трамвай сама.

Произошло это средь бела дня в Харькове, на Пушкинской улице, которая, как известно: «до кладбища ведёт», в годы правления тяжело больного Л.И.Брежнева.

Голова её – серебрянокудрая, отделённая от тела, лежала отброшенная к самой кромке, каменному бордюру тротуара. У водителя трамвая номер «5», вернее у водительницы, отнялись ноги, и потому были вызваны и милиция, и «скорая» и машина судебно-медицинской экспертизы.

Почему Анна Григорьевна, хоть по фамилии и не Штокман, она лишь приходилась тёщей немолодому уже гинекологу, сотворила над собой такое, так никто никогда не дознался.

Вот уж и правда: «чужая душа – потёмки».

Много только толковали о старухиной голове, словно это была голова Иоанна Предтечи, что на иконе лежала на золотом блюде. Эта икона висела над кладбищенской церковью же Усекновения Главы Иоанна Предтечи, в конце Пушкинской.

Улица эта заканчивалась не одним, а тремя кладбищами, двумя бывшими православными и одним лютеранским.

«Пушкинская улица до кладбища ведёт!» - пьяно выпевал когда-то Валька Манон с Пушкинской 54, позже повесившийся и захороненный на одном из кладбищ, о котором пел.

Марья Михайловна Штокман (тут нужно сказать, что Штокманы все носили русские имена, хоть и были евреи) - бабкина дочь, тоже недоумевала, шутка ли – здоровая, весёлая, неунывающая старуха, и руки на себя наложить? Может, потому что «на миру и смерть красна»?

Самая старая и самая красивая в трёх женских поколениях одной семьи, она и «ушла», как полагается – первой, сама умерла, как захотела.

Марьи Михайловны дни протекали «у окна». Жили они на первом этаже, а ноги у неё были больные и слабые, вот она и сидела у окошка. Марья Михайловна, сидящая круглый год, то у открытого окна, а то у закрытого, в две рамы, была такой же достопримечательностью Пушкинской улицы, как покойник Манон или Толя Михайлов, простаивающий дни на своём углу Пушкинской и Красина, в надежде, что пройдёт кто-то из знакомых, - и проходили же!

Десятки тысяч студентов, ежедневно проходившие к электрокорпусу Харьковского политеха, видели сидевшую Марью Михайловну, а она их. Сначала видели достаточно моложавую, искусно накрашенную женщину, облокотившуюся грудью о подоконник, с крохотной, светло-бежевой масти, собачкой, сидевшую рядом, она тоже осматривала прохожих своими угольными глазками-пуговичками, подчас неожиданно заливавшуюся неистовым, удивительным для её тельца, лаем. Хозяйка с собачкой старели напару. Звали собачку Бромиком, ведь во врачебной семье жил, потому имя было производным от успокоительного «бром».

Старый Штокман, ставший после бабкиной гибели старшим по возрасту в семье, Бромика своего даже не любил, а обожал. Потому с тревогою наблюдал, как неудержимо набирает вес его любимец, как всё сложнее и труднее становится ему передвигать своё упитанное тельце на тонких лапках. Он выговаривал за это, сначала тёще, потом жене и дочери, говорил о необходимости диеты для Бромика, о прогулках для собачки, у которой развилась самая, что ни на есть человеческая, гиподинамия.

Однако все старания старого гинеколога, обогатившегося во времена запрета на прерывание беременности, на «подпольных» абортах, ни к чему не приводили. Всё шло, как и шло, и видимо иначе идти не могло.

Перед смертью Бромика произошло немало происшествий, которые старый Штокман считал печальными предзнаменованиями.

Раз во время выгуливания Бромика, он куда-то исчез, и не отзывался, как ни звала его Марья Михайловна. Ответом ей была звенящая тишина украинского знойного полдня.

И тут Марья Михайловна увидела заходящих во двор подростков. В отчаянии она решила, что это они украли драгоценнейшего Брошечку, и стала слёзно упрекать их и просить о возвращении пёсика. Мальчишки смеялись, обзывая Бромика «еврейской овчаркой», но отсмеявшись всё же решили искать собачку в огромных зарослях травы с бурьяном и, действительно, в этих дворовых джунглях отыскали собачку, которая странно-тихо лежала, не отзываясь, в траве. Марья Михайловна обцеловала своего драгоценного, а он всё смотрел на неё всепонимающим и ни в чём не укоряющим взглядом своих бусинок-пуговок, словно знал о чём-то очень важном, да был не в состоянии передать это, своё «знание» ей, горемычной.

Умер Бромик в середине октября, когда дворники сгребали палые, начинавшие сворачиваться листья в костры и палили их. Запахи этих, почти погребальных, костров долго ещё преследовали Петра Александровича Штокмана, который так и не смог позабыть свою собачонку, чьи останки покоились на нелегальном кладбище домашних животных на Шатиловке, у источника минеральной воды. И чья душа подолгу, бессловно, общалась с Петром Александровичем то во сне, то в дрёме...

«Как странно, - время спустя, смог уже и рассуждать Пётр Александрович, - сколько ж всего в жизни было: революция и погромы, войны и эвакуация, больные, операции и роды, жена, дочь, красивые женщины и товарищи, самые разные – верные друзья и предатели, чего же только не было, что ни происходило, кого только не встречал, а всех затмила какая-то собачонка с блестяще-чёрными глазками?! Была да не стало».

«Да скоро и мне «собираться» - спокойно думал Пётр Александрович. И оказался прав.

Сначала открывшийся рак лёгких отнял любимую папиросу, а потом и его самого «съел».

Он умер быстро, не вымучавшись, а лицо его, торжественно-важное, словно бы говорило оставшимся: «Видите же, я был прав!» а заострившийся нос уже не пытался поймать ароматы палой, корчившейся в своей кремации, листвы.

Пётр Александрович, как и Бромик, скончался осенью.

Остались в просторной штокмановской квартире две женщины – мать и дочь.

Что же ещё оставалось делать Марье Михайловне, как не окончательно припасть к окошку. Сама того не ведая, она продолжила древнюю русскую традицию, ещё с Московского царства идущую – обычай боярынь и их дочерей глядеть из окна терема.

Ноги же, не переставая болеть, и вовсе ослабли.

Марью Михайловну с дочерью Лялей посетила бедность. Будто вновь её юность наступила, когда они с покойной матерью бедствовали.

Жизнь стала иной, дорогой, цены не укладывались в сознании Марьи Михайловны, потрясая своими, «астрономическими» величинами. К тому же, кроме денежных, начались ещё какие-то реформы, изменился язык, в нём появились и обосновались неведомые, казавшиеся в произношении ужасными, слова...

Переставали топить, подчас даже в зиму, и настал х о л о д, не спасало даже то, что дом был кирпичным, не панельным. При новой, уже не коммунистической власти, неизвестно правда и какой, начали отключать и электричество, и наступила т ь м а. И в домах их обитатели: крысы и мыши, тараканы и клопы, как будто взбунтовались против хозяев жилья. И люди ощущали не только этот н е в е р о я т н ы й бунт, но и бунт вещей против себя...Становилось страшно не только «новой» породы людей - «качков» с бритыми затылками - или невесть откуда появившихся «бойцовских» пород собак, не только тёмных провалов улиц не освещённых фонарями, с обледеневшей не только проезжей частью, но и тротуарами, озлоблённых пенсионеров, роющихся в мусоре... страшно было просто жить!

Марья Михайловна отошла от окна, наступил крах! Она легла на старый кожаный диван, на котором во времена оны пересидело столько штокмановых пациенток, когда принимал он нелегально дома.

И встать с него она уже не смогла. Она лежала бездумно, только всю её сотрясала невидимая никому дрожь, как в детстве, когда она неизвестно чего пугалась, или непонятно почему боялась.

Отчего наступила смерть, никто, даже врачи, сказать не мог. В свидетельстве о смерти, выписанном районным врачом, причиной смерти было указано нелепое: «старость». Скукожившаяся лежала Марья Михайловна в гробу, в котором наконец-то упокоились её больные ноги, и она уж не в силах была разъяснить живым истинную причину, от которой сбежала с этого света: «От страха! Страшно!!!»

Похоронили её на Пушкинской, на 13-м кладбище, относительно новом, чуть более тридцати лет.

Ляля-дочка осталась в свои пятьдесят с хвостиком, круглой сиротой.

Она поменяла квартиру, переехав с Пушкинской в новый дом, в «спальном» районе Харькова. Потому что, наверное, невозможно жить на Пушкинской, «которая к кладбищу ведёт».


>>> все работы Инны Иохвидович здесь!






О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги

О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие электронные издания
наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги»

Наши партнеры:



      localRu - Новости израильских городов. Интервью с интересными людьми, политика, образование и культура, туризм. Израильская история человечества. Доска объявлений, досуг, гор. справка, адреса, телефоны. печатные издания, газеты.

     

      ѕоэтический альманах Ђ45-¤ параллельї

      

Hаши баннеры

Hаши друзья
Русские линки Германии Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. каталог сайтов на русском языке из Сша,Канады,Франции и других стран


  Международное сетевое литературно-культурологическое издание. Выходит с 2008 года    
© 2008-2012 "Зарубежные Задворки"