Памяти Александра Аркадьевича Галича, ушедшего 15 декабря 1977 года
Я зря не хочу тревожить Вас – как сказано, Богу-Богово,
И взять я едва ли прошлое сумею на абордаж,
Но всё ж, Александр Аркадьевич, ну где же Ваши биографы,
От каждой строки нечитанной впадать готовые в раж?
Страна, как оно и водится, своих отвергала ратников,
А совесть больную вылечат юстиция и покой;
И Вас, сибарита столичного, я вижу в таёжном ватнике
Сидящим с лицом обветренным за стойкою на Тверской.
Покажут нам кадры хроники, о чём вспоминать не хочется,
Уже фимиамом сладостным, как дымом, прикрыта даль;
Но всё ж, Александр Аркадьевич, а как же Ваши пророчества?
Сбывается, всё сбывается. Вы знали про то, а жаль!
Что может быть унизительней – врага заслужить прощение?
Да этого не случается – и думать к чему о нём.
И всё ж, Александр Аркадьевич, а где Ваше возвращение
Без виз, без бумаг таможенных в единый, в казённый дом?
Как много смогли предвидеть Вы, но Вами одно не сказано:
Что там, на державном поприще кому-то не хватит мест,
И Бога из Храма выведут, чтоб чинно вошёл помазаник –
Как постного лба касается сановный монарший перст!
Невидимыми ступенями под небо уходит лестница,
И, может быть, там свидания случаются наяву.
Ах, нам, Александр Аркадьевич, домой возвратиться вместе бы,
Но Вам возвращаться незачем в сегодняшнюю Москву.
* * *
Но если по дороге – куст
Встаёт, особенно –
рябина. М.Ц.
Я впредь стихов о рябине писать не стану,
Про ярь её и про горечь – не в них же дело.
Пускай растёт, завлекая девичьим станом –
Иссякли рифмы, да в общем и – надоело.
Прошлёпал по лужам дождь, поднимая брызги,
Банальный дождик, который склоняет к прозе.
В том нет беды, что подол сентября замызган:
Декабрь отбелит и высушит на морозе.
А поиск символов – Бог с ним! – одна морока.
Пускай синицы клюют дармовое благо.
Уходит вечер, состарившись раньше срока,
И на терпеньи вызрела терпкость ягод.
И только всплеском: «А всё же права Марина!»,
Когда ненастье и ветер по листьям косит.
Под утро выйдешь и захолонёт: рябина!
Но в этом осень виною, всего лишь осень.
* * *
Я так болела мыслями о лете,
Так тратила его короткий срок,
Что даже ухитрилась не заметить,
Как осень заступила на порог.
Она стоит с медовыми глазами
И, вопреки суждениям, добра
И всё прощает, даже мой гекзаметр,
Которым согрешила я вчера.
Но я простить приход её не в силах.
Кричу: « Мне град не нужен златоглав!
Я дорогих подарков не просила –
Хотя бы бабье лето мне оставь».
Она смеётся не по чину звонко –
О подоконник струйками дождя –
Мне, словно несмышлёнышу-ребенку
По волосам ладонью проводя:
«Нет, я уже дала тебе уступку,
А к лету невозможен приворот,
Но к моему прильни губами кубку,
И ты узнаешь вкус его щедрот».
* * *
Отпущу себя сегодня из Бремена,
И обиду, и надежду прощу.
Своевременно, пускай кратковременно,
Только главное, сама - отпущу.
По обочине, по краю, по лезвию
Проведу, про осторожность забыв.
Оторву себя сегодня от Везера,
Только пластырь наложу на отрыв.
Сколько слов напрасно было намелено.
Стала целью, а не средством езда,
Потому что мне и там не постелено,
Я сегодня устремляюсь куда.
Не подруга, не сестра, а попутчица,
Но куда-нибудь, глядишь, и придем.
Ну, а Бремен без меня не соскучится:
«Выбирай сама, - он скажет, - где дом».
* * *
Этот город с чужого плеча,
Этот дом для меня не по мерке,
И в порту аккуратный причал,
И прохладного лета приметы,
Наш всё длится курортный роман
В пансионном казённом убранстве,
Как и радостный самообман:
Постояльца венчать с постоянством.
А твоих подаяний позор
Заставляет забыть о приличье.
Я внезапно краснею, как вор,
Что бесславно попался с поличным.
Но ни стыд не мешает, ни страх
Признаваться в содеянной краже
И натягивать узкий в плечах
Макинтош приозёрного пляжа.
А июльского утра свеча
И горит, и тихонечко тает.
Словно радость с чужого плеча
Я опять на себя примеряю.
* * *
Нет, мы еще сюда не проросли.
Пытаемся... Когда-нибудь потом...
Мы вынуты с корнями из земли.
На комлях глина... Жирный чернозём.
А как они красивы, черт возьми! –
Пейзажи этих мест и города,
Но, странные пришельцы меж людьми,
На небе ищем – где своя звезда?
Хоть разложи на атомы, земля
Горячая, горючая, в снегу
Везде – одна, но не скажу «моя»,
И губы приучаю – не могу.
Потом, потом, когда настанет срок,
Когда-нибудь, хотелось бы – поздней,
Она, приняв обычный свой оброк,
Уже навеки станет нам своей.
* * *
Не давайте советов поэту,
Прямоспинно воссев за столом.
В уголке, над обрывком газеты
Пусть он чёркает вечным стилом.
Принимайте его без обиды,
Коль уж вам угадать не пришлось,
Что за вспышки, за пропасти скрыты
Камуфляжем упрямых волос.
Он, рассеянный, выйдет из дома,
Принимая все слишком всерьёз,
И не скрипки услышит, а громы
Сатанинского хохота гроз.
Пусть он ищет следы и приметы,
Пусть он посох возьмет и суму.
В той дороге попутчиков нету –
Все скитаются по одному.
А потом, когда день замаячит,
Когда света прольётся вино,
Он от радости тихо заплачет,
И смеяться над этим грешно.
Непонятен он или приятен,
С ним поделать нельзя ничего.
Заглянувшему в душу, как в кратер,
Не спастись от себя самого.
Пронесёт до конца или сбросит
Он заплечную долю-суму,
Но пока он об этом не просит,
Не давайте советов ему.
