"Мы дарим собаке немножко своей любви и свободного времени,
а взамен получаем всё, что она имеет. Это самая удачная сделка,
когда-либо заключённая человеком." Роджер Гааз.
В бывшем промышленном городе Средней Азии третьи сутки шёл снег. Природа решила отметить разом и Рождество, и оба Новых года, и Крещение, и День бывшей Советской Армии...
По улице бежал пёс. Довольно большой и, вероятно, мохнатый. За время бродяжей жизни шерсть его свалялась, снег забился между пальцами лап и превратился там в грязные ледышки, поэтому пёс хромал. Соль, рассыпанная кое-где на тротуарах, тоже не делала его счастливее.
Раньше он так радовался снегу, был так счастлив, вламываясь головой в белые сугробы, хватая их пастью и отфыркиваясь...
Это было раньше, когда у него была семья, свой дом и двор, его собственная любимая мама-Ира. Тогда было замечательно. Он помнил всё: как его толстого, пушистого крохотулю принёс маме её сын с большой девочкой Людой (была у мамы такая ученица). Помнил, как его устраивали помягче, потеплее и поудобнее. И хозяйка ходила по квартире с какой-то бусиной на длинной нитке. Новая мама волновалась, что он будет плакать, скучая по матери и братьям.
От роду-то ему было всего месяц. Но малыш уже устал плакать от скуки, страха и голода в одиночестве тёмной квартиры, где жил целых две недели совсем один. Только очень поздно приходил сердитый хозяин и не знал, что делать с квартирой, щенком и изгрызенными туфлями...
Поэтому щенка быстро и очень дёшево продали (всего за восемьдесят рублей) и принесли в этот его настоящий дом.
Ему сразу стало очень хорошо. Руки у мамы были мягкие, тёплые. Кушать ему давали целый день. И всю жизнь потом, утро его начиналось с пачки творога.
Хозяйка зря боялась, что он своим плачем помешает спать строгому хозяину, который был против собаки в доме КА-ТЕ-ГО-РИЧЕСКИ! Он даже сказал: «или Я, или собака!...»
Ответа он не получил. Вслух. Так как хозяйка сказала про себя: «Конечно – собака, куда ты-то денешся?» – и малыш остался. Приходя домой, хозяин изо всех сил не замечал нового жильца. Он очень старался изображать, что не видит пушистую вертлявую игрушку с полной ангельского очарования мордочкой. Чтобы всё-таки завоевать расположение мужского начала, большого босса, иначе – старшего кобеля в доме, малыш крохотульной своей интуицией почуял, что надо предпринять. Завидя входящего хмурого хозяина, псинка опрометью кидался носиться по квартире, не всегда справляясь с поворотами и юзом скользя в коридоре, где не было ковров.
Гонка начиналась кругами: гостиная, лоджия, кухня, коридор; гостиная, лоджия, кухня и т.д.... Всё это представление сопровождалось устрашающим ХА-каньем и Р-рычаньем. У мамы-хозяйки это называлось «не даром хлеб ест». Она, конечно, не пугалась, а хохотала до изнеможения. Хозяин, правда, тоже не умирал от страха. Он старательно отворачивал лицо, чтобы никто не увидел в его усах улыбку. Далее малыш обратился к старому, как мир способу – лести. С подхалимской улыбкой прокравшись на диван, к наслаждающемуся там футболом хозяину, он принимался остервенело грызть его ноги, сдирая с них, как великую драгоценность, пахучие носки. А уж когда четёхмесячный бедняга-пёсик сломал на прогулке лапку?! (Он безумно испугался пьяного дядьку и, спасаясь, неудачно прыгнул к маме через арык.) Во-первых, маму ужасно ругал хозяин; во-вторых, он завёл (!) свою обожаемую машину, нашёл (это в воскресенье-то!) ветеринарного врача тётю Клаву и отвёз маму с плачущим щенком к ней домой...
Когда напичканный таблетками, загипсованный малыш уже лежал на диване дома, изо всех сил прижимаясь к маме, хозяин захотел, наконец, поесть. Его ждало жестокое разочарование – как только мама встала, чтобы пойти на кухню, едва живой Рэнси пополз за ней.
– Сиди, Бога ради, – рыдающим голосом разрешил хозяин, – я сам чего-нибудь поем.
Вот уж теперь щенок всеми четырьмя толстыми лапами прочно утвердился в душе не только у мамы, но и у хмурого хозяина. Теперь он обосновался там окончательно.
Щенка назвали длинным, благородным именем литературного героя. Но он, ничтоже сумняшеся, отзывался на просто Рэнси. Несмотря на неусыпное и неустанное воспитание, он всё-таки был ребёнком, значит иногда ухитрялся и нашалить.
Что интересно, в этих случаях у строгого хозяина-судьи виноватыми всегда оказывались любимая мама или, в крайнем случае, хозяйский сын.
Сын был, по мнению пёсика, не очень хороший. Рэнси чувствовал, что этот Вадим не слишком его жалует, да и ноги у него были ужасно большие, не дай Бог нечаянно попасть лапой...
Однако Вадим принадлежал к его семье и поэтому, в восторженной душевной простоте, не мог быть не любим.
Непоседа маленький Рэнси рос и вырос в подростка. Характер у него изменился вместе с ростом. Детскую бесхитростность сменило вредноватое непослушничество.
Теперь он считал себя очень большим. Он понял, что хозяин – друг, всего лишь любимый брат, равный среди равных. Вадим стоял на его лестнице значимости на самой последней ступени.
Его не надо было уважать, а следовало опасаться.
Вне всяких конкуренций была, конечно, мама-Ира. От неё зависели все. Все хотели кушать, все бывали поцарапаны. Её нельзя было кусать, даже если очень больно, или страшно жаль отдавать соблазнительную косточку, не глядя на обязательную, впоследствии, обратную перистальтику.
Мама была женщина, и этим всё сказано. Ей было всё можно, она лучше всех пахла и была красивее всех!
Рэнси понимал (сам себе), что он не обязан теперь слушаться окружающих, даже маму!
Но это мнилось ему недостойным, к тому же, она была его слабостью.
Он подчинялся маминым командам снисходительно. Мол, что делать? Если Ты настаиваешь...
Снисходительность у него осталась навсегда, впрочем с возрастом команды стали выполняться беспрекословно-снисходительно.
На площадке-собачнике Рэнси всегда ставили в пример: и деликатностью (никогда не усаживался покакать на глазах у всего общества), и послушанием (по первому зову шёл к ноге и домой). К тому же, он ни-ког-да не валялся в соседнем саду в восхитительно пахнущих экскрементах гостей из аула.
И, наконец, частенько пристраивался пушистым задом на низенькой скамейке, рядом с курившими хозяевами, вместо того, чтобы непосредственно плюхнуться рядом в горячую пыль. При том, он никогда не отличался чистоплюйством, если уж летел, то не глядя на грязь и лужи...
Однако таким он стал уже взрослым , в два-три года и старше.
А пока он хмурился с достоинством взрослого кобеля и, если ночью, гуляя с мамой, слышал подозрительные шаги и лаял. Шпана и пьяницы, вместе с прочими припозднившимися прохожими, обмирали и обливались холодным потом.
У многих сразу пропадало желание проверить, плотно ли закрыты окна в спящих во дворе автомобилях. Раньше так лаял-пел трёхмесячный забавный колобок. Теперь это был эрдельтерьер шестидесяти семи сантиметров роста!...
Голос и манера лаять были у Рэнси действительно уникальные. Звучало не отдельное...гав, гав..! Гремело: У-у-ув-в-у-в-уууув....! – cтрашным басом. Хозяйка вычитала в научной книге про собак, что это означает бесстрашие. Рэнси и правда ничего не боялся. Когда в начале мая началась первая в его четырёхмесячной жизни гроза, он смело бросился защищать спящую маму. Он кидался то к открытому окну, то к двери, не умея определить, откуда идёт неизвестная опастность.
Очень жаль, впоследствии глупый Вадька позволил мальчишкам взорвать новогоднюю ракету прямо перед носом у пса. Рэнси обжёгся и испугался. С тех пор самым тяжёлым временем в семье стали Новогодние праздники. Ненормальный народ взрывал вокруг всё, что можно было взорвать, а Рэнси только в обморок не падал от ужаса.
Так было. Очень хорошо помнил Рэнси ёлку в доме. Хозяин-Павел доставал с антресолей пыльные коробки, начинал собирать сверкающую ёлочку, раворачивал длинный, шуршащий дождь. Это было ужасно интересно. Рэнси празднично носился вокруг по гостиной, делая вид, что занят своей игрушкой, хоккейной шайбой из каучука. (Всякие другие игрушки его зубов и добросовестности не переживали).
Он бегал, изредка приближаясь к вожделенному сиянию, но вредный хозяин каждый раз прогонял любопытного.. Тогда, в очередной раз схватив шайбу, находчивый Рэнси с размаху швырнул её, обслюнявленную, Павлу на колени, уткнулся бородой в «дождь» и выжидающе замер.
Дураку ясно – он предлагал взаимовыгодный обмен, но все опять только смеялись и поиграть «дождём» так и не дали.
Шестилетним, Рэнси уже настолько понимал свою семью, что маме-Ире не надо было говорить с ним словами, он понимал её взгляд и даже читал мысли на расстоянии!...
Например: пёс спокойно лежит перед телевизором на диване рядом с Павлом. Ночь, футбол. Оба спят. Мама лежит в спальне, читает книгу про графа де Бюсси и думает; «Надо осмотреть и обработать Рэнси лапки.»
Она откладывает книгу и выходит в гостиную. – Рэнси на диване нет, там только спящий Павел. Только что был пёс и уже – нет.
Он тихо лежит в темноте длинного коридора у входной двери, наивно надеясь, что мама со своим спиртом и зелёнкой там его не найдёт.
Лапки – это Рэнсина трагедия. Они мохнатые, а с середины лета всё пространство улиц зарастает сорняком с колосками – кисками. Эти «киски» на каждой прогулке втыкаются между пальцами лап, и если их сразу не вытащить, ввинчиваясь, пробуравливают тело насквозь.
Из-за «кисок» каждое лето, в конце июня, прохожие у соседнего магазина, на базарчике и на собачнике, могли с изумлением простого пролетарского зеваки, лицезреть гордого и счастливого Рэнси в новых сапогах-чулках. Они плотно натягивались на лапы и завязывались тесёмками на бантики. Знакомые изумлялись, что пёс никогда не пытался развязать их. Напротив, потеряв обувку в пылу игры с приятелями на собачнике, Рэнси тащил пыльную тряпку хозяйке, мол надевай... Тапки шила мама-Ира из старых джинсов Павла.
Иногда их шила бабушка – мама Ирины. Рэнси любил забегать к ней в гости накоротке.
Он хорошо знал, где она живёт и проходя мимо на прогулку, всегда задирал кудрявую голову, высматривая «бабушку в окошке».
Долго гостить Рэнси терпеть не мог. Он вообще не уходил из дома надолго и страшно нервничал в гостях. Пару раз Рэнси вынуждены были оставить на время у бабушки. Однако, минимум через час бедная женщина уже звонила, чтобы собаку срочно забрали. Сначала Рэнси несколько минут лихорадочно уничтожал подаваемые бабушкой сухарики, потом хватал поводок и, стоя у двери, громыхал карабином о фанеру и истерично лаял. Не иначе, как в панике воображал, что его «навек» забыли.
На всё в жизни Рэнси уже имел своё мнение. К примеру, он не выносил, когда при нём рассказывали скабрезные анекдоты, или Павел, из вредности, начинал объясняться маме-Ире в любви. Пёс мог спать в другой комнате, но слыша возмутительные речи, начинал тихонько повизгивать. Если «гадости» не прекращались, он уже взрыкивал или тихонько, предупреждающе гавкал. Вредный Павел не умолкал и Рэнси, потеряв терпение, с громким лаем влетал в комнату. Причём лай звучал несколько жалобно: «я тебя просил, я тебя предупреждал!!!» Павла изгоняли, толкая лапами в спину и покусывая за зад.
Но тяжелее всего Рэнси переносил процедуру, когда мама лежала на животе; Павел мучил и тискал её нежную, голую спину, а она стонала и плакала. Возможно, не глядя на дружбу, бедный Павел никогда не будет прощён при Рэнсиной жизни. Чтобы произвести эту мерзкую процедуру под названием «массаж», мама должна была собственноручно, за ошейник вывести упирающегося «охранника» и закрыть дверь. В момент выдворения на «лице» у пса было написано угрюмое :.. « и ты , Брут...»
Впрочем, раньше дело обстояло проще. Хозяин бросал в коридор мяч, и наивный Рэнси летел за ним. Потом мяч пришлось заменить, жутко сказать, печеньем, но не надолго.
Рэнси оставался сидеть рядом с Ириной, самоотверженно стиснув зубы и глотая слюну.
Печенье он обожал, как и булочки.
Мама-Ира по достоинству ценила Рэнсину любовь. Тем более, что каждое происшествие такого рода сопровождалось душераздирающей сценой. Дверь была стеклянная и всё действо Рэнси неотрывно смотрел в комнату. Он так нежно, жалобно стенал и плакал, что разорвалось бы даже сердце Малюты Скуратова, буде тот поблизости.
Вообще мама часто болела, подолгу не вставала с постели и еле-еле передвигалась.
Иногда она плакала. Тогда Рэнси утешал её своим сочувствием.
Мама считала Рэнси уникально деликатным, благородным псом. И он таким был, что странно при внешности абсолютного барбоса, как его и называла бабушка.
Рэнси никогда громко и нахально не требовал ни свет-ни заря, чтобы его немедленно вывели во двор, как бы ему туда не хотелось.
Бывало беднягу сильно тошнило, добросовестно сгрызенная кость просилась наружу, а мама ещё спала. Тогда Рэнси подходил к её постели, садился, едва дыша, смотрел ей в лицо и шёпотом скулил. Только в таких экстренных случаях он мог стремглав убежать во двор один. В любом другом – пёс сидел на площадке за дверью, трясся от нетерпения, но ждал, когда «сопровождающее лицо» оденется и выйдет.
Как всякий нормальный пёс, Рэнси обожал прогулки до беспамятства. Услышав волшебное слово – «гулять», он опрометью бросался в прихожую, тащил, громыхая карабином, поводок, ошейник. Услужливо волок шлёпанцы, или глубокие азиатские галоши. В зависимости от погоды. Галоши, правда, могли быть один Павла, другой Ирины, но это было не суть важно. Если бы пёс мог, он бы не только притащил мамино красное платье, но и натянул бы его на неё. Мама-Ира никогда не оставляла Рэнси одного на площадке за дверью, а вредный Павел получал от собачьих терзаний удовольствие и хихикал, спокойно одеваясь.
Такой невероятный кошмар, как намочить или накакать на лестнице в подъезде, Рэнси и вообразить себе не мог.
Зато это очень живо вообразили и стали активно исполнять новые жильцы его дома.
Дом стал очень быстро меняться, соседи уезжали, на их место селились новые люди. В подьезде и во дворе становилось всё грязнее и неуютнее. Правда, в квартире за новой железной дверью всё оставалось по-прежнему.
Тихими вечерами, когда все были заняты своими делами и на собаку никто не обращал внимания, а ему становилось скучно, Рэнси, с деловым видом, степенно прохаживался по гостиной. Потом он заходил в мамину спальню и в задумчивости останавливался перед большим зеркалом. Он стоял над туалетным столиком, где всегда было много интересного: мамины перчатки, носовые платки, щётки и прочее...Посмотрев на себя в зеркало и заодно выбрав подходящий для диверсии обьект, Рэнси брал его и выходил к присутствующим. Он шёл, изображая полнейшую занятость, всеми фибрами души ожидая, когда, наконец, зрители бросятся за ним?! Тогда можно будет убегать и прятаться под стол, все станут шумно отнимать у него перчатку-носок-платок, вертеться вокруг. А он будет грозно рычать из под скатерти. Пр-рек-р-расное р-развлечение!
Умница Рэнси с детства привык ходить только у левой ноги, и мама всегда жаловалась, что её левая рука когда-нибудь оторвётся. «К ноге» Рэнси садился тоже слева. «Сидеть, лежать, место, голос» – всё это команды сами собой разумеющиеся. Не мог он только спокойно ждать маму, если она заходила в библиотеку и был так безумно счастлив, когда она минут через десять выходила к нему, словно не виделся целый год. Он так старался ей угодить и уйти из этого опасного места, что начинал сам зубами развязывать узел на поводке.Это было очень смешно и умилительно. Для библиотекарш...
... Пёс помнил всё и стремился к родному дому, к главной двери в его жизни. Он верил - мама там. Ждёт его за дверью, как ждала те два раза, когда он, понуждаемый непреодолимым любовным инстинктом, позорно убежал с прогулки следом за обаятельной вертихвосткой о четырёх лапах и просидел на её лестничной площадке до трёх часов ночи. Когда он, наконец, вернулся, мама-Ира сразу открыла ему, потому, что сидела на полу рядом и ждала. Рэнси чувствовал себя ужасно виноватым, а она только радовалась и целовала его в кудрявый лоб. Мог ли пёс знать, что безжалостно исчезнувшая мама-Ира, горестно обнимавшая его в коридоре, клятвенно обещавшая: «обязательно, обязательно забрать...», давно живёт в унылом хайме далёкой страны Германии и уже абсолютно уверена – ей не увидеть Рэнси никогда.
Теперь он шёл домой. Шёл из последних сил. Целый месяц грохочущих фейерверками праздников, тоска по дому – измучили его. Во время очередной прогулки под грохот взрывов, чумея от страха, он убежал от девочки–хозяйки. Под какой-то лестницей Рэнси немного отлежался и успокоился. Раз уж представился такой случай, он мог, должен был попробовать вернуться домой. Холод, голод, снег и опасные прохожие, многие из которых хотели бы сделать из его шкуры шапку, а из остального шашлык – всё это окружало и гнало его по мокрым, холодным улицам уже несколько дней. Не менее опасны были и стаи бродячих, голодных псов, бесшумными тенями носящихся по ночным улицам бывшего промышленного города.
Рэнси – маменькин сынок, баловень, любящий спать на диване, головой только на подушке, прошёл страшный путь по незнакомым улицам зимнего города до своего родного дома. С едва бьющимся сердцем вошёл он в свой родной подъезд, тёмный и грязный. На замёрзших, негнущихся от холода и голода лапах поднялся к своей двери. На стылой площадке было тихо и пусто. У порога примёрзла грязная тряпка. Он узнал её. Сначала это был мамин тёплый халат, потом Рэнсина банная простыня. Теперь, кто-то бросил её, как тряпку у порога. Рэнси лёг на неё, попытался подобрать под себя усталые лапы, принюхался. Ему показалось, что сквозь чужие запахи он почувствовал едва заметный собственный и даже мамин запах.
Знакомую дверь его дома никто не открыл, но может быть мама-Ира и Павел смотрят телевизор и не знают, что он пришёл?...
Лаять на весь подъезд пёс был не приучен. Ничего, он подождёт. Теперь он, наконец, дома.
Рэнси тяжело вздохнул и, почти счастливый, положил голову на пол.
В стылой темноте грязного подъезда, где из-за дверей доносились редкие отголоски ночной жизни людей, засыпал-умирал одинокий пёс.
Он не думал о предательстве, не верил в него, потому что сам никогда не предавал...
