Взгляд ленинградца на Петербург 2008 Юрий Фельдман
Вот и опять я дома, в нашей уютной штутгартской квартирке. За окном покачиваются высокие деревья парка, где я часто гуляю, где мне знакома каждая тропинка.
Шестнадцать лет назад, в июне голодного и злого 92-го года, с двумя чемоданами и двумя коробками мы с женой и младшей дочерью приехали сюда из Ленинграда (Санкт-Петербург было ново и нам непривычно). Там мы родились, стали врачами, проработали по тридцать лет, воспитали двух дочерей, дождались первой внучки. Там оставались не только Нева и Петроградская, Сенная и Купчино, часть семьи и друзья, но и могилы близких. Город, переживавший как и мы, не лучшие времена, был в трещинах домов и пустых прилавках, ветреный и хмурый, порой опасный, а всё же прекрасный, родной. Нет, совсем непросто было покидать его навсегда …
Шестнадцать лет в Германии, простите за банальность, как быстро они пролетели! Но пуповина воспоминаний, язык и круг общения, телевидение с газетами и теперь в нашей семье далеко не всегда немецкие. Трудно приживается взрослое дерево даже на хорошо удобренной почве. Вот и решился я своё семидесятилетие отметить поездкой на родину, в Петербург.
Подготовка закончена. Куплены подарки всем, включая бывшую жену внучатого племянника драгоценной моей половины. Два неподъёмных чемодана на десять дней.. (Надежда, что груз на обратном пути станет легче, не оправдалась. Книги, ответные подарки.)
День отлёта. Подъём в полчетвёртого, самолёт в шесть. В аэропорту, несмотря на рань, оживленно, как днём. Контроль: спокойно, корректно, но придирчиво. Из-за недоброй славы английских террористов пришлось выбросить поллитровую бутылку воды. Летим через Цюрих, там двухчасовая пауза. Аэропорт, как костюмы Владимира Путина: неброско, солидно, понятно, что дорого. Сверху тихо льётся лёгкая музыка. Масса дорогих магазинчиков, вышколенные многоязычные продавцы. В полёте до Петербурга кормят и поят без доплаты, что нынче редкость. Наконец Пулково, приземлились. Паспортный контроль – девушка в форме пограничницы, лицо неулыбчиво строгое, как на плакате: «враг не пройдёт!» Впрочем, ни в аэропорту, ни во все дни нашего пребывания в Петербурге обычного в прошлом советского хамства мы не встречали. Скажете, повезло? Ну и хорошо!
Встречает нас старинная подруга жены, душа-человек, наша палочка-выручалочка на все десять дней.. Пока она по «мобильнику» вызванивает такси, оглядываемся. Масса разномастных запылённых машин с шашечками, водители зазывают. Подруга объясняет: здесь брать машину нельзя, дерут втридорога. Приехал за нами старенький «рено». Едем в новый район Рыбацкое незнакомыми объездными дорогами, кругом бетон, кое-где на обочинах чахлая зелень. Кругом скучные, обшарпанные двенадцатиэтажные дома. Подруга просит не пугаться: перед лифтом выщербленная площадка, внутри ободранная фанерная обшивка, следы погашенных о стены сигарет, разные надписи, типа «все пидоры». Попахивает мочой. Поскрипывая, поднимает нас на третий этаж. Лестничная площадка почти той же неухожености, что и при входе. Хозяйка достаёт связку ключей. Первая дверь железная. За ней – крепкая, деревянная. Каждая на четыре оборота ключа и входим в прихожую. Оттуда две двери: в комнату и на кухню. Всего-то по два поворота ключа. Да, теперь я знаю, как понимают здесь английскую поговорку: мой дом – моя крепость. Куда там нашему немецкому примитиву – один ключик на вход, квартиру и кладовку! Осматриваемся. Хорошая однокомнатная квартира после ремонта. Всё на вполне европейском уровне. Хозяйка:
– Квартиру купили за сто тысяч баксов для сына, он пока живёт с нами, в Колпино, ищет работу в Петербурге. Как найдёт – переедет.
– Значит, мы будем здесь шиковать совсем одни?
– Конечно.
– Ура!
Когда немного отдышались (с момента пробуждения в Штутгарте прошло 15 часов), она познакомила нас с ближайшим универсамом, ну с совершенно «русским» названием – О КЕY! Внутри он мало отличим от магазинов типа ALDI или LIDL. Только выбор товаров богаче, со всего мира, но и русские продукты: рыба, икра, мясные и молочные в большом ассортименте и вкусные. Подруга:
– Это хороший магазин, им можно доверять.
Такие же советы получали позже и в отношении аптек, лекарств. Что нас порадовало – в кассе мы услышали непривычное советскому уху:
– Спасибо за покупку, приходите снова!
Распрощавшись с нашей гостеприимной подругой, вечер провели у телевизора, где раскрашенные куклы агитировали купить машины, жвачку, пиво. В кино кто-то за кем-то гонялся, стрелял, занимался сексом. Всё как везде. Спали как убитые.
На следующий день решили обменять деньги, съездить к дому, где прожили двадцать два года и навестить восьмидесятитрёхлетнею сестру жены. Обменных пунктов много. За евро дают чуть больше 36 рублей. Тяжким испытанием оказалась первая поездка в метро. Я уж и забыл, какое оно очень шумное, вагон скрипит, постукивает, сквозняки гуляют. Поезда, похоже, не ремонтировались давным-давно. Новое – масса навязчивой рекламы всего на свете. Народ в основном молодой, лица бледные, замкнутые. Читающих мало. Много беззубых. Девушки фигуристые, сплошь на каблучках, с утра раскрашенные. Узнаваемо ленинградские лица встречались чаще в театре, да у смотрительниц музеев. Город велик, расстояния даже на метро большие. До центра езды 40 минут, ещё 20 минут до Электросилы. Последняя пересадка на трамвай. Вагончики старые, железные, визгучие. Полчаса – и мы в когда-то нашем Купчино. Перемены заметные: масса машин, асфальт без трещин и ухабов. Новые стекляшки магазинов. Гигантские краны и стройки двадцати- и более этажных домов. Старые, естественно, никто не ремонтирует. Подъезд без привычных колдобин. Некогда любимый младшей дочкой, теперь уже дважды мамой, детсад спрятан в подросших деревьях. Бывшая наша «хрущевка» напротив. Задираем головы и смотрим на пятый этаж. Новые хозяева застеклили балкон. А мы стоим взявшись за руки и молча глядим на давно не свои окна, потом друг на друга, и почему-то щемит в груди. Слов не надо…
Сестра жены согбенная, с неухоженным ртом, но бодрая, умная и через телевизор в курсе всего. Естественно, многое не одобряет. На улицу почти не выходит, готовит сама. По хозяйству ей помогает социальная служба. Кстати, об этой службе. Через пару дней я навестил стариннейшего своего друга. Он вследствие грубейшей врачебной ошибки пять лет лежит дома парализованный ниже пояса. Инвалид первой группы, одинокий, семидесятилетний. Получает достойную пенсию, а социальные дамы каждый день полностью его обихаживают, кормят, вызывают врачей. Несчастнейший человек, но на уход не жалуется. Сам им доплачивает. Просидел я у него полдня, не могли наговориться, вспоминали прошлое. У него была интересная работа – кинооператор документалист. Два раза коротко и неудачно женат, родственники – кто разъехались, кто покинули сей мир. Друг – коренной ленинградец, недоволен новостройками: «с разрешения этой губернаторши уродуют город небоскрёбами!» Возмущается нравами: «представляешь, по телевизору выступает молодая женщина, говорит, любит сначала вагинальный секс, потом оральный, а в конце анальный. Дура, терминов нахваталась, а ни стыда, ни совести!» Кстати о совести. Конечно, в советское время крали, как и всегда на Руси. Знаменитое: «Тащи с завода каждый гвоздь, ты в нём хозяин, а не гость». Но были и другие понятия, к ним относились всерьёз: честное пионерское, слово коммуниста, клятва Гиппократа. Все, с кем нам удалось беседовать, уверяют – этих понятий больше нет! Везде и всем надо давать взятки. Пример. Моя двоюродная сестра попадает в больницу с острым холециститом. Надо оперироваться. Её, несмотря на медицинскую страховку, открыто предупреждают: хочет, чтобы всё прошло нормально, надо заплатить четырнадцать тысяч рублей (её месячную зарплату). Делать нечего, соглашается. Готовят к операции, вводят перед наркозом наркотик, она начинает засыпать, и тут начинается! К ней, оглушенной, приходит хирург и предлагает: можно сделать щадящую операцию, а можно обычную. Она с трудом соображает, соглашается на щадящую. Но это будет стоить вдвое дороже. Подписывает. За ним идёт анестезиолог, спрашивает, какой ей делать наркоз, что-то вкручивает. Она снова подписывает. Потом кто-то подходит, интересуется в какую палату её отвезти после операции, на 12 человек или на три. Потом кто-то ещё. Она борется с дурманом, плачет, но помнит, подсунули шесть бумаг. Первая мысль после операции, не подписала ли она отказ от своей квартиры. Такое тоже случалось. Обрадовалась, что нет. Сестра двадцать лет проработала на одном заводе и там, к счастью, оплатили всё, что она подписала, ибо такие деньги ей и не снились. Другой пример. В университете на выпускных экзаменах при независимой комиссии на юрфаке провалились 90 человек из 200. Загадка: как рассчитывались будущие юристы за хорошие оценки все шесть лет обучения?
Но хватит о печальном! Мы были в Русском музее и Эрмитаже. И это было замечательно! В Эрмитаже чудесная выставка из запасников – импрессионисты из частных коллекций Германии. Они были конфискованы в качестве трофеев, вывезены или украдены, назовите как хотите, из домов и квартир немцев. Впервые выставлены на публику. Теперь каждому дозволено полюбоваться полотнами Ренуара, Мане, Гогена… Смотрительница рассказала: у одной картины Ренуара вздыхал старый немец – она висела у них в гостиной. Может вздыхать, не вернётся. В Русском выставка из коллекции княгини Тенешевой. Одни имена чего стоят: Репин, Левитан, Бакст, Бенуа. Повезло дважды смотреть спектакли Малого Драматического, или, как он нынче называется – Театр Европы. Этим именем отмечены всего три театра: в Париже, Милане и наш, под руководством Большого Мастера Льва Додина. «Жизнь и Судьба», по знаменитому роману Василия Гроссмана. Зал битком, спектакль идёт четыре часа. Впечатление огромное, как на постановке «Идиот» со Смоктуновским в главной роли в БДТ у Товстоногова! Трагедия евреев 20-го века, не отчаивающая, но очищающая каждого, имеющего сердце. Публика долго не отпускала артистов. Спектакль назван лучшей театральной постановкой года в России. Второй спектакль – «Варшавская мелодия» – поставлен по-новому, интересно. Конечно, прошлись мы по Невскому. Он хорош, но не тот, что я любил с юности. Сплошной поток машин, кругом иностранные вывески, непонятные фирмы, нерусская речь, туристы. Не стану перечислять, только очень немногое осталось на старом месте. Впрочем, Невский, как лицо города, отремонтирован, даже дворы в порядке. Нева на месте, она прекрасна! Широченная, перепоясана мостами, в гранитных набережных и нарядных дворцах в центре, и поуже, по-домашнему в лопухах и пластиковых бутылках в Рыбацком…
Много времени ушло на посиделки, шатание по магазинам, уход за могилами, посему и не ездили мы в царские пригороды. Они, говорят, починены, позолочены, блестят – всё для интуристов. Так как же описать мой «взгляд на Петербург?» Представьте, вы прожили в одной квартире лет тридцать. Потом покинули её. Прошло приличное время, и выпало посетить квартиру вновь. Вы знаете, что за прихожей налево кухня и санузел. Впереди комната, направо была ваша спальня. Но! Но! В доме другие обои и картины, другая мебель, иные запахи, чужие люди. У них своя жизнь и порядки. Жильё это знакомое, но совершенно чужое. Это даже немного обидно, ведь столько времени этот дом был частью вашей жизни, а теперь вы здесь только гость? Так и Санкт-Петербург для меня, ленинградца. Мы стали чужими. Так случилось...
Теперь у нас другой дом, иной язык и люди вокруг. Важно – есть семья, дети, внуки, всякие радости и огорчения. Жизнь продолжается, а я и не против.…
