– Несмотря на вашу рубашку в ромашках и сандалеты, служите вы, может, уже и отслужили в органах, а судя по татуировке на руке, скорее всего на Севере, и глядя на ваш чудный самодельный наборный мундштук, не исключаю, что это - подарок какого-то заключённого. Я не очень ошибся?
Мой сосед с усмешкой взглянул на меня:
– Откуда такая догадливость, уважаемый Шерлок Холмс?
– Скорее уж доктор Ватсон, потому что я – врач, да и органы мне известны не понаслышке.
– Бывали у нас?
– Бывал, бывал. Сидеть, правда, не довелось, и не служил, хоть и приглашали. Так, консультировал. Вредность у вас слишком велика, никакими окладами и процентами не окупается.
– С вредностью у нас всё в порядке. Вы, наверно, ещё и по офицерским брюкам судите?
– По ним меньше. Давно заметил - есть какая-то неуловимая печать или печаль в глазах тех, кто живёт или долго работает в колонии. Если не возражаете, давайте знакомиться, похоже полтора суток вместе ехать.
– Возражений не имею. Владимир Иванович, или лучше Владимир.
– Меня звать Илья.
Мой попутчик – среднего роста, коренастый, начинающий полнеть, лоб с большими залысинами, лицо круглое, крепкое, почти без морщин. Глаза карие, цепкие, присматривающиеся. Охотно улыбается, но всё равно добродушного впечатления не производит. Мы в купе вдвоём. Отпускной сезон лишь начинался, и вагон был полупустым. Быстро нарезали закуску, сходили за стаканами. Сосед достал бутылку армянского коньяка с кучей звёздочек и удивился, что я решительно остановил его на половине стакана. Он же налил себе полный.
Выпили за знакомство, и выяснилось, что едем мы оба в отпуск. Он в свой санаторий МВД в Сочи, а мне, ввиду приятной случайности, досталась путёвка на турбазу, но всё же на юг, где тепло, к морю.
Было это в середине переменчивых восьмидесятых годов. Мой собеседник, видно, обладал хорошим аппетитом и умел выпить. Стакан коньяка почти никак на нём не отразился.
– По какой части в медицине служите?
– По венерической, но немного и по кожной. А вы?
– Ну, теперь понятно, зачем вас к нам приглашали. А я окончил политучилище в Сосновой Поляне и всю жизнь отслужил в исправительно-трудовых учреждениях, короче, на передовой борьбы с криминалом. Сейчас – замначальника по политчасти в одной из колоний на Медвежке.
– С рецидивистами, что-ли?
– Так точно, с ними.
– Чем же занимается, простите, с такими политработник? Может, перевоспитываете?
– Считается, что да. Стараемся, чтобы не забыли, что они люди. Рассказываем, чем живёт страна. Среди них полно малограмотных, тёмных, одичалых. Работы много, толку маловато. Рутина. Ладно, доктор, не будем о грустном, поговорим лучше с бутылочкой, что коньячку киснуть. Ну-с, за удачный отпуск! – Он подмигнул и хохотнул.
– Налейте чисто символически, у меня на коньяк аллергия. Скоро чихать начну. Незачем зря добро переводить. А вы пейте, расширяйте себе сердечные сосуды. Ну, ваше здоровье, и чтоб женщины любили!
– Спасибо, Илья, определённо не помешает. За несгибаемость всегда, а не только по утрам, когда не до него.
Постучались в дверь. В купе заглянула молодая, крепенькая, быстроглазая проводница.
– Чаёк пить будем? – пропела она, казалось, предлагала не просто чай, а нечто более лакомое.
– Будем, будем, – дружно вдохновились мы.
Девушка улыбнулась, нарисовав ямочку на щеке, и, махнув короткой косичкой, исчезла. Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись, видно, отпускные наши мысли были весьма схожими.
– Чаще в зеркало поглядывать надо, Володя. Вы что, полтинник уже разменяли?
– В прошлом году. Дослуживаю.
Мы грустно пошутили и, как нередко бывает у случайных попутчиков, охотно поделились воспоминаниями о своих молодых годах и мужских успехах.
Вошла проводница с чаем. В ответ на наши шутки, комплименты и предложение посидеть, угоститься вкусненьким, отвечала со снисходительной полуулыбкой, мол, говорите, дяденьки, говорите, и, оставив аромат юности и дешёвых духов, исчезла.
– Вот так- то! От ворот – поворот. Послушай, Илья, может перейдём на «ты?»
– Почему ж нет? По рукам!
– По такому поводу, надо срочно прикончить бутылочку, зачем божественному напитку выдыхаться!
Выпили, закурили. Сосед расстегнул рубашку, расслабился и стал меньше похож на военного, одетого в гражданское. Я немного опьянел, и Владимир казался мне чуть ли не приятелем. Мужские разговоры, особенно дорожные, чем бы ни начинались, неизбежно переходят на женщин.
– Знаешь, глядя на нашу проводницу, вспомнились мне похожая на неё девчонка и случай, который я, видевший разное и, поверь, очень страшное, не могу почему-то забыть. В то время заканчивал я учёбу и был командирован на практику в один лесной ГУЛАГ. Рассказывать?
– Конечно. Меня, как пьяницу к вину, тянет к необычным людям и нестандартным ситуациям.
– Так ты, может, того, книжки пописываешь?
– Нет пока. Давно чувствую, пора. Может, когда и соберусь.
– Обещай, если и напечатаешь эту историю, то не раньше, как лет через десять, чтоб я мог спокойно на пенсии ковыряться на даче.
– По рукам. Так начинай же!
– Ну, любопытный, слушай. На Севере России имеется такой край – Коми называется. Земля богатая - уголь и нефть, есть рыбка ценная и олешки, но основное – лес. Как писал один зековский поэт: «Один лишь лес кругом, один лишь лес, да человечьи слёзы». А кто лес пилит - рубит, заготавливает? Они, конечно, зеки. Значит, есть и лесное управление лагерей. И вот туда - то направляют меня, молодого офицерика, сразу после окончания училища, политработником, воспитателем. Что я тогда в конкретной жизни колонии и психологии заключённых понимал? Да, считай, ничего. Теоретик. А происходило это в начале правления Брежнева, и романтика шестидесятых ещё не выветрилась. Я ещё на полном серьёзе мечтал, что начну их перевоспитывать, и они, раскаявшись и перековавшись, дружно вольются в ряды строителей нового общества. Вот. И направляют однажды меня на лесоразработки - выяснить настроения заключённых, как они себя трудом перековывают, на что жалуются, и нет ли там подрывных антисоветских настроений.
В марте день заметно прибавился, снег в тайге под солнышком голубел и, проседая, таял. Едем мы, значит, втроём на списанном, провонявшем бензином армейском вездеходе. Мои попутчики, пожилой, как мне казалось, старлей, тоже политработник из колонии, и сорокалетний старшина – водила, человек местный, бывалый. Болтаем по дороге о разном. Старлей меня поучает, воспитывает, значит. Вдруг водитель что-то заметил и от удивления аж присвистнул.
– Смотри - ка, кого там в наш медвежий край занесло?
И действительно, на перекрёстке дорог, обозначенных на снегу лишь лесовозными и тракторными следами ,– одинокая фигурка, похоже женская. Подъезжаем ближе – девчонка, точнее девушка, вроде нашей проводницы. Темноглазая, с небольшой татарской раскосинкой, румяная. В платке, тулупчик в талию, валенки, варежки. Улыбается, рукой машет, остановитесь, мол. Картина, прямо скажем, для мест, где только лес да зеки, странная. А она и неиспуганная, неп охоже, чтоб заблудилась.
– Залезай.
Она быстренько забралась к нам.
– Ты что здесь делаешь?
– Так, гуляю.
– Как тебя сюда занесло, случаем, не заплуталась?
– Не-а, меня подвезли.
– Откуда ты?
– Сейчас из Москвы, второй год учусь в институте. Сама уральская. Я к тётке на пару дней заехала.
– Каникулы, что-ль?
– Да вроде того.
– Не страшно в лесу, здесь же зеки, волки?
– А у нас в Нижнем Тагиле кто? Я привычная. Волков бояться – в лес не ходить. Здесь же кругом люди работают.
– Смелая ты!
– Какая есть! Привыкла с малолетства за себя постоять.
– За себя постоять, за другую полежать, – усмехнулся водитель, звали которого Иван, и, приметливо взглянув на девушку, грубовато спросил:
– Ты, случаем, того, не подзаработать приехала?
– Ну.
– Подбросить?
– Угу! Я вам заплачу, – и глаза в сторону.
– Хм, молодая да ранняя. Похоже, не впервой?
– Второй раз.
– Все мы, коли не первые, так вторые. Ну да ладно, не моё дело. Каждый живёт, чем может.
Девушка с вызовом:
– А ежели я в Москве кругом одна, и не то что я от кого, мне домой ещё посылать надо, там мать с четырьмя ртами, а отец-молодец усвистал, адреса не оставил. И самой тоже одеться-обуться не хуже тех, столичных, что за мамами-папами …
Водитель примирительно:
– Да я так, ладно, не обижайся.
Какие-то смутные догадки носились в моей голове, но я не мог или, может, не хотел поверить и не знал, как спросить, да и выражение лица девушки не располагало к беседе.
– Тебя куда?- спросил Иван.
– Не знаю. Ты тутошний, тебе видней.
– Понятно.
Повисла тишина. Минут через двадцать вездеход остановился.
– Здесь высажу, через три часа на том же месте. Опоздаешь – съедят девочку серые волки.
– Не пугай. Сколько там человек?
– Бригада. Не больше тридцати.
– Управлюсь.
– Успеха! - и хмыкнул
– Пошёл ты, знаешь куда!
Водитель тронул машину. Она, не оглядываясь, быстро пошла навстречу визгу бензиновых пил и стуку топоров. Несколько минут мы молчали. Наконец я не выдержал:
– Объясни мне, Иван. Я ничего не понял.
– Чего объяснять. Заработать приехала. Девчонка лихая, хотя, по правде, опасность не больно-то велика.
– Она что, под целую ораву зеков ляжет?
Он хохотнул,
– Свезло мужикам.
– Ну и блядища! С таким невинным видом и совсем молодая ведь!
Во мне всё бушевало и клокотало. Рушилось моё представление о женщине - мечте, матери, сестре, любимой. Своего опыта было мало, зато романтического, из книг, хоть отбавляй.
– Не торопись, лейтенант. Сюда профессионалки не долетают. Видно, её в Москве крепко припёрло, а здесь за три часа она заработает больше, чем стипендию за год. И никто ничего не узнает. Конечно, одна на её месте будет лапу сосать и скулить, другая чужим детишкам попки подтирать, а такая бедовая… Нет, я её не осуждаю, хотя свою дочку прибил бы за такое.
Я обратился к коллеге:
– Ну а ты что скажешь?
Он отвернулся и внятно прошептал:
– Я ничего не видел и ничего не слышал. Понятно?
– Иван, откуда у них там деньги? Как это всё происходит? Не лето, холодина ведь.
– Деньги на зоне всегда есть, и немалые. А происходит – однажды я подглядел: «роскошная» постель из пропотелых телогреек на снегу, изголодавшиеся зеки совершают по очереди мужское дело за несколько секунд, деньги бросают в ушанку. Проще и не придумаешь. Хочешь подсмотреть?
– Нет, что ты! И часто подобные пташки сюда залетают?
– Да нет, редко.
Разговаривать не хотелось. Мы посетили две порубки, побеседовали с бригадирами, раздали письма и поехали назад. Холодало. Она ждала нас там, где расстались. Только не стояла и не улыбалась, а сидела на корточках, лицо серое, с синевой. Заметив нас, медленно распрямилась и какой–то неловкой, деревянной походкой подошла к машине. С трудом забралась и встала согнувшись.
– Садись, в ногах правды нет.
– Нет уж, лучше постою.
Она промёрзла, дрожала всем телом и зубами выбивала дробь.
– Ну как? – спросил я.
– Тридцать три.
– Что такое „ тридцать три“?
– То же самое, что «ну и как».
– Понятно.
– Зачем тогда попусту языком чесать?
– Тебя как звать?
– Может, ещё точный адрес и номер комсомольского билета?
– Надо же как-то к тебе обращаться.
– Ладно, зовите Ниной. Горячего попить нет или хотя бы покурить? Промёрзла до костей.
Мы налили ей чаю из термоса и открыли пачку армейских сухарей. Её дрожь поначалу усиливалась тряской вездехода, но она всё же попила, от сухарей отказалась. Понемногу согревалась, по-прежнему сидя на корточках и отвернувшись.
– Не противно?
– Ух, репей! Других вопросов нет?
– Парень-то у тебя есть?
– Ну есть. Дотронуться боится.
Она грустно усмехнулась.
– Знал бы...
И вдруг с решимостью и злостью:
– Всё равно я в Москве пробьюсь, и ни в какие тагилы и ухты во век не вернусь!
Жизнь возвращалась к ней. Она растёрла варежкой щёки, порозовела.
– Подбросьте, пожалуйста, до автобусной остановки, дальше я уж сама.
Что мы и сделали. Перед тем, как захлопнуть дверь, она сунула что–то Ивану в карман.
– На бензин и выпейте за меня. Пока, не поминайте лихом!
И скрылась, как растаяла в набегающих сумерках.
– Знаешь, Илья, сколько уж лет прошло, и чего я только в тайге не повидал! Нет, больше не встречал я той Нины, но иногда вспоминаю и пытаюсь понять – что же это такое? Только с годами сужу её уже не так, как тогда, в молодости.
Мы помолчали.
Прошло много больше обещанных десяти лет, сменилась эпоха. На днях случайно наткнулся я на телепередачу: голая, сильно накрашенная девица давала интервью. Она – победительница соревнования, проходившего на живописном испанском острове Майорка. Состязались представительницы прекрасного пола – кто удовлетворит больше мужчин за определённое время.
– Нет, – кокетливо вещала на всю Европу чемпионка, – публика меня не смущала, даже наоборот.
– Знает ваш любимый о такой победе?
– Ну конечно!
– Что заставило вас принять участие в этом шоу?
Она пожала плечиком, погладила пальчиком ленту победительницы и снова приклеила теле кино- улыбку:
– Хобби у меня такое.
И вспомнился мне давний разговор в купе поезда Ленинград -Сочи про ту отчаянную девчонку и таёжный секс.
