окружение в комнате Бабочки почти не меняется:
та же мебель, стены с облупленной штукатуркой,
Магдалина в раме (бедняжка устала каяться)
и ссохшийся, разлагающийся окурок,
имеющий некое сходство с трупиком,
оставленный… Бабочка снова забыла его имя,
впрочем, она никогда не желала такого спутника…
как же его все-таки звали: Андре… Максимом?...
Бабочка охотней общается со своими куклами,
которых делает из папье-маше и вяжет для них платьица.
у кукол длинные волосы и лица круглые,
и в каждой из них спрятана ее матрица.
и куклы разговаривают Бабочкиными голосами,
и плачут, когда им больно… невыносимо…
но их иногда тоже подводит память:
куклы не могут вспомнить его имя…
Три орешка для Золушки
три орешка Золушке: расколи их, девочка,
там твои желания в прочной скорлупе,
но они не сбудутся: фея не долечена,
захандрила, бедная, в мокром ноябре…
вот желанье первое: «платьице да туфельки
с золотою пряжкою
и цветущий луг…»
ты рехнулась, девочка, – небо цвета сурика
не цветет ромашками…
падает из рук
и второе (скрытое в скорлупе) желание:
«пусть вернется матушка,
мне ее тепла
не хватает»… Господи,
тщетные старания,
отпевать у ратуши
ты ее смогла
а теперь надеешься? веришь в воскрешение?
напоследок, кажется,
принц или божок
или бомж-юродивый… что ж, за неимением,
выпачканный сажею
ляжет между ног…
игры кроликов
я бродил по набережной средь каменных рыб,
где ветер насвистывает Шопена,
и желтые листья широких лип
уносит на край вселенной…
вскоре, я знал, прилетят они –
кролики из Чикаго,
на фарфоровых блюдцах, когда в тени
окажется город, и влагой
снова наполнится океан,
а в баре «Улыбка Тома»
заплачет соленой водою кран,
который обычно сломан…
а кролики станут ловить листву,
прозрачно, почти не слышно…
вплетая осень, как бахрому,
в платьица и штанишки,
пришьют на память большой иглой,
и сгинут в холодных звездах.
а мне, пожалуй, пора домой.
поздно…
Письмо от тетушки
мне ужасно хотелось… раскрыть этот длинный конверт,
где на тонкой бумаге, пропитанной запахом Queen,
отпечатались буквы (их позы напомнили жертв),
а на марке грустил господин в обрамленье седин.
…возвратилась домой, сбросив туфли и плащик, едва
ощущая пульсацию хрупких, извилистых вен,
извлекла я на свет два крыла муравьиного льва
и записку от старой, заботливой тетушки Эн
с приглашеньем ее навестить, оценить кружева,
что плетет она ловко нарядам изысканным в тон,
и: «ах, девочка, знаешь, я часто была не права.
я дарю тебе остров: прими от меня Гамильтон».
собиралась бежать к ней, прижаться, ловить ее взгляд…
позвонила сказать, чтоб ждала меня к чаю, к пяти…
только мне отвечали: «скончалась столетье назад.
а письмо? вероятно, письмо задержалось в пути».
стихи для nemo
«ну что, ты теперь согласна, малышка,… или…
впрочем, здесь не дано запасных вариантов.
ты же не хочешь, чтоб мы тебя подстрелили?
тогда сама, как в тире, – в висок сержанта».
я, конечно, хотела о чем-то спорить,
но лица насильников съела ночная маска,
у меня от волненья еще пересохло в горле…
их руки забрались мне в cтринг….(мне приятна ласка).
* * *
в доме сержанта горел лишь экран Notebook’a,
и восковая фигура сидела в кресле,
мне удалось проникнуть сквозь щель… без звука,
меня бы никто не заметил в гостиной, если б…
он обернулся и впился коротким взглядом,
(шрам в пол-лица, он кем-то уже помечен)
«может, раскурим джойнт, ты садись-ка рядом…»
я поняла: он давно не имеет женщин…
теперь я пишу стихи, когда ночью душно,
полоской скотча приклеив листок на стену…
сержант иногда заходит, приносит груши
и трет мне спину в ванной, в прозрачной пене….
между столом и кроватью
сегодня нектаром напьются осы…
на острых углах земли
слова я сплетала в цепочку прозы:
банан-берега-Бали….
а рядом блуждали немые клоны –
на ужин пусть будет Григ:
удушливой ночью в стекле оконном
маячил седой старик.
потом он исчез… только страх удушья
на два или три часа
(об этом роман напишу я тушью,
под краном промыв глаза).
и между столом и большой кроватью
коснулись моей спины…
пальцы…
…но это лишь было распятье,
слетевшее со стены.