Позади оставался уютный кабинет, и, хоть и маленькая (когда она бывает большой?), но зарплата, а так же "почёт и уважение товарищей". Впереди – работа за евро в час как добавка к социальному пособию, с коллегами, не блещущими образованием и здоровым образом жизни. И полное недоумение по поводу решения о переезде на родину предков, в Германию.
Работа наша заключалась, в основном, в освобождении квартир от вещей почивших одиноких хозяев. Родственники забирали то, что считали нужным, все остальное, с нашей помощью, отправлялось либо в социальный магазин, либо на свалку.
В тот день коллеги уже "приняли на грудь", работали остервенело и рьяно, вещи, книги, альбомы летели во все стороны. Отдельные листочки сиротливо кружились на ветру. Один из них, надорванный, прилип к моим брюкам.
Наклонившись, что бы отбросить его, я замер: листок был исписан каллиграфическим почерком... на русском языке, старинном, с дореволюционной орфографией. Машинально я взял его в руки и, продираясь сквозь дебри витиеватых выражений и "ятей", стал читать. Написанное настолько увлекло меня, что лишь дочитав до конца, я понял, что это личное письмо, и я поневоле стал свидетелем чьей то тайны. Бережно положив листок в наиболее целую упаковку бумаги, я вернулся в квартиру. С двери уже снимали табличку с фамилией бывшего жильца. Увидев её, я оторопел, побежал обратно, чтобы найти письмо, но от дома уже отъезжала мусорная машина...
Вечером я по памяти восстановил содержание письма. "... моя незабвенная звезда пленительного счастья! Помните ли Вы наше последнее свидание в Летнем саду? Вы вся светились счастием и радостью. Помните ли Вы, что сказали мне тогда? Вы торопились и, нежно поцеловав меня, убежали по своим женским делам. У меня же было время и, окрылённый известием, что возможно скоро стану отцом, я брёл, сам не зная куда. Случайно оказался у товарища, где собирались игроки. За столом наступала развязка. Молодой человек с горящими глазами, похожий на пушкинского Германна, поставил на кон всё, но... фортуна отвернулась от него. В мгновение он достал револьвер, поднёс его к виску. Я успел отвести его руку, но и он успел нажать на курок. Пуля попала в сидевшего напротив полицмейстера. Я пошел на каторгу, а давний Ваш поклонник, англичанин, попросил Вашей руки.
Много позже я тайно приезжал в Лондон, видел Вас с мужем и с нашей Машенькой (видите, я знал о Вас всё). Я тогда поклялся себе: никогда, до самой моей кончины, не нарушать Вашего счастия напоминанием о себе и до сего момента держал эту клятву. Теперь, когда Вы уже вдова, а я очень скоро предстану пред Всевышним, я решился напомнить Вам о себе и сказать, что не был убивцем Вашего дядюшки полицмейстера. У "Германна" оказались влиятельные покровители и... Бог им судия! Только Он один знает, как мне хотелось бы в сей момент видеть Вас и нашу Машеньку! Знает ли она обо мне? Я..."
Этот край листа тоже был оборван, сохранилось лишь "Вечно любящий Вас И. Савинов".
На снимаемой с двери квартиры табличке было выгравировано " Marija Savinova ".
