№12/2, 2010 - Проза

Родион Тунинский


Моему другу М.В.,
рассказавшему эту историю,
посвящается


Вешалки в моем доме

Вешалки в моем доме уродливы и сиротливы. Открой шкаф и увидишь, повешенные за одиночество, они болтаются без дела. Раскачиваются словно маятники, а закроешь дверь, заколотишь, наглухо в раздражении хлопнешь ею, они осуждающе загудят, закудахчут, обгоняя друг друга, начнут свои старые сплетни-песни. Вешалок много, а пустоты еще больше. Я стою у окна, такого же больного, как мои мысли, мы вместе чихаем и глотаем свою простуду. На мне вязаный шарф, на стекле морозные трещины, спрятанные первым снегом, укрывающим мои неверные шаги. Окно - оно больно скарлатиной. Даже снаружи, снег не может достучаться до нас. Его попытки завлечь в новогоднюю игру пусты, и, словно чувствуя это, снег еще некоторое время по-пастернаковски рисует узоры, а затем, отступая, начинает кружиться у моих соседей по балконной двери. Я выглядываю, подсматриваю и отгоняю настроение жить. Елка зарастает паутиной, игрушки похожи на детдомовских детей, чайник - на корабль, севший на мель. Шарф испуганно надеется, что я не затяну его туже. Лампочка, прижившаяся с люстрой, молится о скором конце

Снег настолько хитер и пронырлив, что варежки мокнут тут же, мгновенно наполняя руки холодом и теплом озябших пальцев. Снежок летит, выкрикивая слова о любви, попадая в колено, оставляя след похожий на блин или сковородку, на рожицы из мультфильмов. Снег заставляет смеяться и улыбаться, забывать, пропадать, тонуть и выплывать на островах твоих губ. Я и не думал, что зимой может быть ярко и солнечно, так по-морскому нежно и ласково. Тебя зовут Пенелопа, и мы знакомы уже две минуты, тебя зовут Пена, и мы целуемся в парке на катке. Ты очень похожа на одну французскую актрису с русскими корнями, ту самую, чьи дети носят имена героев Достоевского, муж постоянно в запое, а фильмы полны любви и трагизма. Тебе нет еще и 20 лет, а ты уже знаешь, что такое боль. Маленький ежик живет внутри тебя, постоянно напоминая о себе, его колючки режут и кромсают хорошее настроение. Его передвижения внутри тела заставляют приседать и говорить шепотом. Но это бывает не так уж и часто, в остальное время улыбка и смех, детская вера в хорошее, хрупкое тело с ростками красивой женщины - такой ты мне запомнилась в то время. Два шарика мороженного, клубника и шоколад, в руке ложка, а на уголках губ смешение вкуса, салфетка, лежащая между нами и ручка, от которой зависит мое будущее. Код да Винчи разгадан, семь цифр шифра переданы в мое пользование, номер твоего телефона записан и похож на очерченные границы нового государства, страны, в которой отныне мы будем жить вместе. А вот твоя ложка, наполненная ванильным королем и принцем Капучино, ты смеешься, и эти две коронованные особы ведут себя как обычная челядь, падают тебе на джинсы, становятся пятнами и кляксами, теперь уже моя очередь смеяться, за окном все тот же снег, он сегодня соревнуется с ветром, кто быстрее загонит людей в свои дома, в теплые и уютные киевские кафе… Я осторожно спрашиваю о твоей профессии, так нелепо, ведь орудие труда висит у тебя на шее, это новенький диктофон, правда, он удивительно разноцветный, говорю я тебе, меня интригует его окраска, а ты отвечаешь, что можешь сосватать такой же орнамент, рекомендуешь немедленно, без проволочек, воспользоваться моментом и окрасить мой кашемировый свитер в такие же тона…

Официант видя, как мы бросаем друг в друга кусочки мороженного, делает смайлик и носит салфетки. Лишь бы среди этой тонны бумаги не затерялся тот самый клочок, на котором написан маршрут наших встреч, думаю я про себя, и все время смотрю в твои глаза и вижу дельфинов, прыгающих в пять утра у самого берега черного моря, вижу капельки слез похожие на росу, это ты плакала спустя год после первой встречи, когда я кричал на тебя, что долго не мог дозвониться, я вижу в твоих глазах лилипутов и их дурацкие цирковые номера, ты ненавидишь цирк, считая его чем-то сродни комнаты пыток, когда люди вынуждены терпеть издевательства, а звери ждут своего часа….
Глаза слипаются, они не видят ничего кроме очертаний, едем в автобусе, усталом и побитом, по проселочной дороге, сентябрь только начал знакомиться с нами, с очередного задания, на которое впервые взяла меня с собой, на интервью, возвращаемся абсолютно довольные сделанным, ты добилась от старой советской медсестры правдивой истории о детях, забытых родителями, я счастлив, что могу не стесняться своих промокших кроссовок, это я пытался показать, как чувствовал себя Гулливер в стране лилипутов, а вышло наоборот, я был похож на Мальчика с Пальчика, утонувшего в огромном море.

Старый добрый механизатор долго смотрел за моими па и предложил зайти к нему в гости, где на стене с глубокими морщинами и на ковре с глубокой сединой висят фотографии, молодой человек в солдатской форме шлет родным привет, девушка в платке, повязанном наспех, стесняется смотреть в объектив, наверное, это ее первое фото, ты с любопытством вглядываешься в эти лица, пытаясь отыскать чужие секреты, рука машинально включает диктофон, речь, вырываясь, бежит к нему и прячется в болтиках аудиочуда. Старик рассказывает что овдовел, что с трудом ходит, и мало ест, рассказывает все это безсвязно, путаясь и ошибаясь, взгляд невесел, но и не зол, и только в одном месте уверенно и четко говорит о своей жене, что покоится на сельском кладбище, как однажды, будучи совсем юным, ну таким как вы, усмехается дед, подсмотрел за ней, в глазок, деревянного сруба бани, и видел, как она моется и натирает, травой свое тело, белоснежное как паруса, что потом часто в армии, в одиночестве лежа на своей койке, закрывал глаза и вспоминал те секунды, ту дырочку, что вела во взрослую жизнь. Он всегда стеснялся признаться ей в этом, а когда решился и вошел в ее комнату, вдруг увидел ту самую улыбку, что покорила его на танцплощадке в клубе, а когда решил сказать!!!! «Катерина, знаешь что я хочу тебе рассказать»!!!, увидел, что она все знает и лукаво смеется, подмигивая, что морщины и хлопоты неустроенной жизни не портят ее, потупил взор и пошел, засеменил торопливо, теребя руками непонятно откуда взявшийся коробок спичек. А спустя два часа, сельский врач-ветеринар-фельдшер, констатировал смерть Катерины, не понимая, что закрывает их семейный альбом, заклеивает старой изолентой все их беды и радости. Старик рассказывал все это, ты слушала, я наблюдал за домом, пропахшим сыростью, и впустившим одиночество, мельком посмотрев на пенсионную книжку, мы заспешили прочь, решив, не сговариваясь пройти дальней дорогой до остановки, оказались у кладбища, где было так тихо и где сентябрь и осень рождались и пускались бродить по свету. Калитка у Катерины не заперта, фото молодой женщины, старик не захотел старить ее, крест неуклюже согнутый в три погибели, сухой кулич и дотла сгоревшая свечка, все это грустно и безжалостно продолжало путь Катерины. А в самом центре лежал свежий, очень свежий кусок мыла, такой свежий, что похож он был на сбежавший из печки хлеб, мы вдруг радостно ухватились за этот источник жизни, заулыбались, взявшись за руки, весело побежали к автобусу.

Старый хрыч на четырех колесах с трудом слушался своего хозяина. Прокуренный и замасленный шофер дымил одну за другой, наполняя легкие крепким табаком, похоже, легкие автобуса впитали этот дым без остатка, автобус чихал, с трудом набирая обороты. Подъем оказался не под силу железной лошадке, мы замерли, дернулись и снова замерли, в этот раз окончательно. Автобус отжил свой век, водитель, чертыхаясь, гладил капот и приговаривал на своем языке. Ты дернулась, съежилась, тебе стало холодно и бросило в жар. Улыбка замерла, превратившись в гримасу. Ты стала меньше в миллион раз, а боль множилась, плодилась, поднималась ввысь. Достигнув предела, она выплюнула язык пламени, красный огонь, и затихла, уползла – заползла в далекие и потаенные места организма. Платок покраснел мелкими икристыми пятнами, лужица становилась все больше.
Я похож на коромысло, на удочку, заблудившуюся в камышах, на знаки вопроса, гляжу под ноги и не вижу их, считаю квадраты больничного коридора и свыкаюсь с запахом болезни. Она пахнет ссаными простынями, открытыми холодильниками и скрипом, да-да, болезнь пахнет скрипом. Вот запах отрезанной плоти, ее везут на убой, а это пахнет волос старика, раненый и умирающий позже своего черепа, снова запах - на этот раз колесо каталки, на которой везут дату смерти, и лишь редко пробивается вкус ромашек, которым пахнут даты рождения, здесь в этой больнице даты пишут в единственном числе…. Все обошлось, выходишь от врача нервная и утомленная, но не болезнью. Ты устала ждать лампочки с красным огоньком, марлевой повязки на лице врача.

Пьем чай, сидя на пляже, на голове у тебя шляпа огромных размеров, похожая на лунный диск, мне так хочется черно-белых фотографий этой шляпы, Альфонс Муха писавший Сару Бернар, должно быть просто прошел мимо, проскользнул сквозь десятилетия, не заметив, как ты прекрасна в этом уборе. Хочется, чтобы мчался поезд, а ты ждала на перроне в огромной шляпе, за которой не видно лица, и подул ветер и пытался сорвать с тебя весь черно-белый цвет. Из вагона выходят белые офицеры, галантные как дека гитары, стройные и подтянутые как нервы перед кровавым расстрелом. Ты читаешь «Разум и чувства», читаешь, перескакивая со строчки на строчку, засыпая и заставляя проглатывать Остиновские амуры. Тебе бы сейчас мчатся с Луи Буссенаром в поисках бриллиантов или опускаться на дно Марракотовой бездны с чудаковатым профессором Чэлинджером. Но шляпа!!!!, шляпа достойная пера графа Толстого вынуждает держать хорошие манеры, и лишь приклеенная к стакану даблминт, рассекречивает в тебе капитана Сорвиголова. Болезнь сбежала, ушла, вырвалась. Прося пощады, мы не простили, бросив ее одну… Волосы перестали расти на твоей голове, волосы не могут расти, где все сожжено и отравлено. Тебе нельзя ходить без головного убора, и ты, конечно, игнорируешь это.

Заплываем совсем далеко, рядом огромный желтый шар для таких смельчаков как мы. Совсем не задумываясь о дороге обратно, держась за него, болтаем, слова получается морскими-смешными. Волны коверкают буквы, буквы выходят иные. Я люблю тебя, - говоришь мне ты, я же слышу-бубдю я бетя. Я тоже, - отвечаю, а волны доносят: - А жоте. Душ-червячок спустя час заползает, давая прохладу и освежая голову. Мы любим друг друга, и в этот раз красные пятна нам не страшны, просто бокал немного пролит, а движения суматошно-резки.

Врач советует больше дышать, а как объяснить неумехе, что нам не хватает этих глотков, мы вынуждены красть у прохожих, у листьев, у сквозняков. Я лежу на диване и пытаюсь отыскать в строчках кроссворда заполненные квадраты, ты моешь посуду, две ложки и чашка - одна на двоих, для чая и сплетен, для пролитых капель и сладких бросков. Заходишь в ванну и замолкаешь, боишься ответа. Он получается легким и радостным, полоски обретают смысл и дают новую жизнь. Я скрещиваю ноги и как турецкий султан с карандашом за ухом разглядываю новые книги, где сплошь имена, женские и мужские, мы спорим до хрипоты, не ссорясь, становясь все ближе, недели похожи на щупальца, дни на присоски, засыпая морским узлом, боимся проснуться не целуя друг друга. Я помню лишь ложку, тебя забываю, огромную ложку которой я пичкаю тебя творогом и сметаной. Пузо-шарнир, тело-неваляшка, ты боишься стоять на свету, я влюбляюсь все больше. Комната без обоев, сплошная стена, фото, рисунки, глупые надписи, музыка Грига, чайки и крики, я слышу сквозь это звонок телефона, робота голос, вердикт, все сначала. Квадраты в этой больнице вычищены и новы, люди шагают радостно и на свету. Доктор-профессор- ученый-светило, долго качает головой-метрономом, спасая свой страх латинскими буквами. Ты снова больна, и снова до крови, все там внутри, в середине, в ядре. Будем спасать обоих, потеряем обоих, решайте и вот карандаш, Вы ведь так красиво ставите подпись. Светофор четко и настойчиво предупреждает, только красный, в этих палатах, только красный, в этих людях, только красный, в этих телах только красный, в этих мешках только красный, бурый безжалостный красныйкрасныйкрасныйкрасный красный. Сытый-красный.
М.В. спустя год мне расскажет, рождение дочери или сына спровоцировало возвращение болезни

Сельское кладбище, Катерина с улыбкой, рядом ты… Распахнутое Окно-оно и шарф мягко укрывающий на снегу мое тело… Шляпа, черно-белое фото, мороженное, автобус, диск Катамадзе, шарф, шляпа, черно-белое фото


Франция. Ницца. 28.08.2010




>>> все работы автора здесь!






О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги

О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие электронные издания
наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги»

Наши партнеры:



      localRu - Новости израильских городов. Интервью с интересными людьми, политика, образование и культура, туризм. Израильская история человечества. Доска объявлений, досуг, гор. справка, адреса, телефоны. печатные издания, газеты.

     

      ѕоэтический альманах Ђ45-¤ параллельї

      

Hаши баннеры

Hаши друзья
Русские линки Германии Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. каталог сайтов на русском языке из Сша,Канады,Франции и других стран


  Международное сетевое литературно-культурологическое издание. Выходит с 2008 года    
© 2008-2012 "Зарубежные Задворки"