Есть ли у Человечества способ проникнуть в духовный мир мужчины, не пытая его при этом каленым железом?
Оказывается, такое возможно. Но только, если у этого человека есть двойник – лирический герой, обитатель параллельного Автору поэтического мира. Там, в этом мире, организуется не быт бытия, а нечто, столь же необходимое – облекаются в плоть слОва тонкие материи – любовь, дружба, смятение - переплетения всех чувств. И давайте сочтем себя избранными, посвященными – до нас донеслись откровения, обогатив нашу жизнь еще одним переливом «ткани, упоенной собой».
Я вошел в этот город
Я вошел в этот город как входит пожар,
как победное знамя в расплечины крыши:
– Император!
Ссутуленным шагом пажа
тихий город ко мне переулками вышел.
И хлеб-соль куполов положил мне к ногам
в ожидании горьком – но полно, мой город,
я гордыню запрячу, как прячут наган
атаманы,
поэты – огонь аллегорий.
Я гордыню умерю – как в ножны кинжал:
открыванье Америк – пустые прогулки…
Я вошел в этот город, как входит пожар –
и растаял огнем фонаря в переулке.
Первое впечатление от стихотворения Джерри Кураса... «Я вошел в этот город»: это короткий и емкий поэтический фильм, сделанный по законам двух жанров, в полном соответствии с канонами – экспозиция – действие – финал (рамная конструкция). А последняя строка – зародыш следующего стихотворения, маленькое пламя газового фонаря, как затаившийся росток следующего большого пожара. Поэт не может спрятать «огонь аллегорий» своей пьесы - «я гордыню запрячу, как прячут наган атаманы», «Я гордыню умерю – как в ножны кинжал» - автор опасно вооружен своим образным рядом, а потому так убедителен.
Я жду тебя
Я жду тебя, как зеркало в прихожей.
Я жду тебя и памятью, и кожей
изжаждавшейся. Жду тебя, как ждут
не знаю что. Мой день закручен в жгут,
и каждый вечер пережит — не прожит.
Я жду — и кроме этого не может
быть ничего. Себя не остужу
ни верой в дружбу, ни игрой в вражду,
ни чем-нибудь ещё. И не поможет
струна, перебежавшая порожек
гитары, где я музыку держу.
И кажется, что я не просто жду —
я ворожу — и это так похоже
на всё, что понаписано про то же,
что никому об этом не скажу.
Не знаю: брежу, или так брожу —
но улицы пустыннее и строже,
и всё пустынней зеркало в прихожей,
и строже то, что в нём не нахожу.
«Я жду тебя, как зеркало в прихожей...» - незатертая, интересная метафора. Зеркала страстно ждут и жаждут отражений, без них они – простодушные стекла с серебром на заднике. Вот она, тема поистине неисчерпаемая – мы только тогда и понимаем, ЧТО мы такое, когда отражаемся в ком-то, как в зеркале. Эти отражения могут вернуться и обрадовать, а могут отозваться гулким эхом собственного голоса – зеркало пустынно, никто не откликнулась на зов.
Мой чижик
Мой чижик, мой белый пушистый птенец –
мой ангел залётный: недолгий, невечный.
Не ты ли – коварный и ловкий хитрец –
оставил мне в сердце рубец безупречный?
А я наслаждался твоею росой –
нет, – сладостным мёдом твоим наслаждался,
как вдруг обернулся ты яркой осой
и звонко звенел, и вонзался, вонзался!
Возьми моё сердце, и кровь мою слей,
мой ангел, мой чижик, мой птенчик пушистый.
Твой смех посреди кукурузных полей
влетал в моё ухо неистов, неистов.
И шёпот, и стон, и дыханье твоё,
мой ангел залётный, мой птенчик, мой чижик,
росою и мёдом меня до краёв
заполнили, как ядовитою жижей.
Я умер, мой чижик, я – пепел внутри.
Мой ангел, ты выжег меня без остатка
Раскрой свои крылья – взлети, посмотри,
как больно мне, чижик, как сладко, как сладко.
Ну, кажется, все уже написано о любви и «отношениях». Есть ли в мировой любовной лирике хоть один уголок, не «охваченный» поэтическим словом? И лишь немногим удается найти эти оттенки, которым, на самом деле, несть числа и которыми все определяется. Стихотворение Мой чижик – из этого ряда. И «как сладко, как сладко» понять, что происходит с влюбленным мужчиной, ведь иначе и не узнаешь, ведь хранят они это в себе. Не то, что мы, женщины. И блажен, кому дано выплеснуться в стихах, дольше проживет такой индивидуум. Нам на радость. Ведь не будь у него дара донести до нас изысканное поэтическое слово о любви, остались бы нераскрытыми страницы, и книга жизни глубоко чувствующего человека состояла бы для нас из одной обложки. Трагическое, насквозь трагическое «Мой чижик» вонзается и оставляет «рубец безупречный».
Каждая пьеса Игоря Джерри Кураса – не зарисовка, не эпизод. Все они – широкоэкранные и полнометражные трейлеры о пережитом, в формате двух-трех стихотворных строф.
